Отличия русского феодализма от западноевропейского

[Алексий]

ramtamtager писал (а):
Например русские феодалы не строили замков.
Из этого можно сделать очень много интересных выводов...

Здрасте, приехали... Это кто ж Вам сказал, что замков на Руси не было? Если лень сходить в библиотеку и полистать специальные работы на эту тему (напр. Седова, Полякова или сборник "Древняя Русь. Город, замок село") то хотя бы тут почитайте:
http://rustrana.ru/article.php?nid=32006

[thor]

Здрасьте, приехали, может, Вы еще скажете, что на Руси в свое время шел процесс incastellamento со всеми вытекающим отсюда последствиями для становления "классического" северофранцузского "феодализма"? Смесь нижегородского с французским?

[Юлли]

Это кто ж Вам сказал, что замков на Руси не было? Если лень сходить в библиотеку и полистать специальные работы на эту тему (напр. Седова, Полякова или сборник "Древняя Русь. Город, замок село")

.. не поленилась - отсканировала соотв. главку, читайте:

Древняя Русь. Город, замок село. М. 1985.
Глава третья. Древнерусские поселения.
Рыбаков Б.А. Замок (стр. 94-96)

[Алексий]

thor писал(а):
Здрасьте, приехали, может, Вы еще скажете, что на Руси в свое время шел процесс incastellamento со всеми вытекающим отсюда последствиями для становления "классического" северофранцузского "феодализма"?

Процесс этого самого incastellamento как раз для "классического" северофранцузского феодализма и не характерен. "Озамкование" прослеживается в первую очередь в средиземноморских (южноевропейских) областях: Гасконь, Лангедок, Тоскана, Лациум. И при чем здесь incastellamento, если дискутируем о возможности строительства замков (или поселений замкового типа) русскими "феодалами" (пожалуй возьму в кавычки )?

[thor]

Ну, положим, насчет incastellamento можно еще оченьи очень поспорить, но вт насчет русских "феодалов" и ихних "замков" - вот здесь я все-таки не согласен. Если исходить из широкого понимания "феодализма", то, несомненно, можно найти его признаки даже в Персии (ахеменидской) и чжоуском Китае - вместе с "замками" и "феодалами", не говоря уже о Руси. Вон, у меня на трассе на дачу один такой чудак на букву М построил себе "палац" из красного кирпича - куда там тевтонам в Пруссии с их замками - так, хибарки и халабудки. Так что, он тоже "феодал"? Усадьбы были - это несомненно, но вот были ли они "городами", озамковались ли они - это еще тот вопрос. Если исходить из "пятичленки", то на Руси они должны были быть. Ищем - и находим остатки "городов", а, поскольку они говорить не умеют, то мы их интерпретируем в духе "пятичленки" и получаем "замки" русских феодалов...
P.S. Никак не доведу до конца свою точку зрения по поводу "феодализма" на Руси. Процесс затянулся до безобразия. Увы...

[Евгений]

.. не поленилась - отсканировала соотв. главку, читайте:

Древняя Русь. Город, замок село. М. 1985.
Глава третья. Древнерусские поселения.
Рыбаков Б.А. Замок (стр. 94-96)

Оченно интересно, благодарствую. Особенно про хоромы прикололся - как сам раньше не допёр?!

[Юлли]

.. не поленилась - отсканировала соотв. главку, читайте:

Древняя Русь. Город, замок село. М. 1985.
Глава третья. Древнерусские поселения.
Рыбаков Б.А. Замок (стр. 94-96)

Оченно интересно, благодарствую. Особенно про хоромы прикололся - как сам раньше не допёр?!

.. пожалуйста.. могу содержание отсканировать, если вам интересно..

[thor]

Велий еси, Господи, и чюдны дела твоя, и благословено и хвално имя твое и во векы по всеи земли! Знаешь Ты, о Владыко, невежество и неразумие сердца моего, но надеюсь на милосердие твое и на молитвы святых мучеников, все, что слышал от иных христолюбцев, то и поведаю! Не от сердца своего сия изношю словеса – в души бо грешней ни дело добре, ни слово полезно ражаеться, – нъ творим повесть, въземлюще от многих мудрых книг. Си словца прочитаюче, похвалите Бога, давшего нам милость Свою, и се от худого моего безумья наказанье. Кому мне, нечистому и скверному и душегубцу, учителю быти? От грех осквернен есмь, сице дерзнух глаголать. И вы, Бога ради, господине мои и отцы, простите мене грешнаго за дерзость доселе моего к вам суесловия! Убояхся онаго раба лениваго, скрывшаго талант господина своего и не сотворившего прикупа им, да сие написах, желанием обдержим и любовию подвизаем, верных ради человек!
Helgi поставил чрезвычайно интересную и дискуссионную проблему. Сразу прошу прощения у него за то, что столь долго задерживался с ответом. Проблема оказалась, мягко говоря, несколько сложнее, чем представлялось на первых порах. Мысли мои по этому поводу все-таки не выстраиваются так, как бы мне хотелось, потому, видимо, придется ограничится пока общими краткими (?) заметками, а там… А там, как говаривал Набулионе Буонапарте, главное – ввязаться в бой, потом посмотрим. Заранее прошу прощения за «непричесанность» текста – он рождался в несколько заходов, спонтанно, процесс творчества шел параллельно с написанием текста, отсюда и «немецкость» некоторых предложений, и «растекание мыслью по древу», и др. недостатки, присущие нередактированному тексту. Кстати, сразу хотелось бы отметить, что данный текст – это скорее некие размышления, чем нечто оформившееся, причем размышления, адресованные не только и даже не столько для профессионалов, а для всех, кому небезразлична данная проблема, своего рода выступление на публичном научно-методическом семинаре (в нашем ВУЗе, есть у меня такое подозрение, все равно вряд ли кто-нибудь меня сможет понять – нет у нас сколько-нибудь толковых медиевистов, а есть лишь «преподаватели» ). Одним словом, получилось в конце концов не совсем то, о чем думалось на первых порах – речь после неоднократного возвращения к вопросу пойдет дальше не только и даже не столько о проблеме различий русского и западноевропейского феодализмов, сколько вообще об особенностях исторического познания на конкретном примере и о проблеме Средневековья и феодализма вообще.

[thor]

Скажем прямо – проблемы генезиса и развития феодальных отношений и сам по себе феодализм как определенная ступень в развитии общества не относится к сфере моих непосредственных интересов. Однако постоянно сталкиваясь по роду своих занятий (так или иначе, но в процессе преподавания курсов, связанных с историей как России, так и Западной Европы, все равно имеешь дело со Средневековьем и, как следствие, с проблемой феодализма) с «проклятыми вопросами», ставишь их перед собой, слышишь их от студентов – приходится формулировать свое отношение к этому вопросу. И тот факт, что я не медиевист по своей специализации, а, скажем так, практикующий историк, как представляется, дает мне некоторые преимущества перед медиевистами-профессионалами. Я не принадлежу ни к одной научной школе и ни к одному научному направлению в отечественной историографии. Надо мною в меньшей степени довлеют авторитеты прошлого и потому мне проще высказывать еретические предположения, чем тем, кто прошел долгую школу обучения медиевистике у «мэтров», сформировавшихся в обстановке доминирования «единственно верного и правильного учения», в котором феодализм рассматривался как неотъемлемая часть общеисторического процесса, через который проходили в свое время все страны и государства. И это ни в коем случае не похвальба и не бравада, скорее констатация, быть может, печального – так сложились условия, в которых я формировался как историк. Я – как тот Буратино, которого воспитывали когда папа Карло, а когда никто (написал эти строки, а потом обнаружил в «еноте» статью П.Ю. Уварова «А.Я. Гуревич и советская медиевистика. Портрет на фоне корпорации» // http://www.rsuh.ru/article.html?id=55168, в которой были высказаны сходные мысли). Хотя, быть может, в этом есть и что-то хорошее – в конечном итоге моими учителями стали книги, и работая с ними, я мог, образно говоря, «стоять над схваткой» и выбирать ту сторону, доводы которой мне представлялись более весомыми, более значимыми, совпадали так или иначе с моими собственными мыслями и рассуждениями.

[thor]

Ни в коем случае не подвергая сомнению действительно значительные достижения отечественных «медиевистов» в изучении истории средневековой Руси и России, тем не менее, как мне представляется, им достаточно трудно отказаться от бытовавших десятилетиями канонов и догм, сложившихся в историографии. Так или иначе, все они сформировались в определенной традиции, основы которой уходят в далекое прошлое (в конце концов, даже марксистская «пятичленка» по сути представляет модернизированный вариант гегелевской схемы исторического процесса, а в основу классической теории феодализма легли в нашей стране даже не наработки Маркса и Энгельса, а немецких, французских и отчасти английских историков сер. XIX в. – нач. ХХ в.) Естественно, что это накладывает определенные ограничения на направление их научного поиска и мышления, а это вряд ли способствует прогрессу исторического знания. Как говорится, «старый конь борозды не испортит, но и глубоко не вспашет»!
Возвращаясь к проблеме, отметим, что определенные сомнения относительно применимости термина «феодализм» к описанию процессов, имевших место в средневековой России, зародились у меня достаточно давно, еще в середине 90-х гг., когда я только-только начинал преподавательскую деятельность. Эти сомнения еще более усилились в последние 5-6 лет, после более основательного знакомства с работами французских историков-«анналистов» (слава Богу, «железный занавес» рухнул и переводы работ зарубежных историков перестали быть редкостью) и творчеством А.Я. Гуревича. Правда, их работы касаются истории Западной Европы, однако «там» «феодализм» рассматривается теперь иначе, чем 50 и тем более 100 лет назад. Анализ накопившихся с тех пор материалов позволили выявить такие черты средневекового политического, экономического, социального и культурного устройства, которые никак не укладываются в традиционную модель феодализма, сложившуюся в целом к началу ХХ в. Но и это еще не все – обнаружились серьезные различия между «феодализмом» французским, английским, испанским, германским и пр. Поэтому было вполне логичным предположить, что если на Западе «феодализм» оказался столь многообразен и противоречив, то неужели у нас в России с ее отличными от той же Франции или Англии условиями, в которых происходило формирование и развитие средневековой русского общества и государственности, наш «феодализм» будет таким же, как и там? Ответ был однозначен – нет, конечно, он будет другим.

[thor]

Однако в такой связи возникает другой вопрос – а можно ли в таком случае вообще пользоваться термином «феодализм» для описания происходивших в средневековом обществе (независимо от того, происходят ли они в Лангедоке, в Нормандии, на Сицилии, в Шотландии, на Новгородчине или в Залесской Руси, не говоря уже об исламском мире или Дальнем Востоке) процессов? Дать однозначный ответ достаточно трудно. «Термин» феодализм вошел в плоть и кровь исторической науки, сросся с другим, не менее емким и всеобъемлющим термином – «Средневековье» (подобно сиамским близнецам). Разделение их требует сложной хирургической операции, а вот обладает ли современная историческая наука необходимой для этой операции квалификацией, знаниями и, главное, осознанием необходимости такой операции – в этом я не уверен!
Термин «феодализм» прочно утвердился в историческом лексиконе, стал тем самым оселком, на котором оттачивается историческое знание, той моделью, на которую равняются, с которой мысленно сравнивают результаты своих поисков. Поэтому отказаться от него мы сейчас, по всей очевидности, в обозримом будущем, не сможем. Однако, сохраняя феодализм в качестве некоей идеальной исторической модели, мы должны помнить о том, что эта модель ни в коем случае не должна способствовать подгонке полученных результатов под ее параметры (кстати говоря, именно такая болезнь вбивания результатов в заранее определенную схему часто встречается у нас на форуме. Достаточно привести пример с темой «Шолохов – мародер» Зачинатель этой темы для себя уже определил как несомненный факт, что Шолохов «украл» черновик текста «Тихого Дона» и теперь намерен доказать это. Что это, как не подгонка результатов под заранее обозначенные рамки?) Здесь я на все сто согласен с мнением А.Я Гуревича, который писал, что «идеальный тип», с которым работает историк, представляет собой предварительный, весьма схематичный образ реконструируемого мира, своего рода «исследовательскую утопию», рабочую модель. «Общие понятия, которыми неизбежно пользуется историк, в контексте его исследования конкретизируются. В процессе этой конкретизации они всякий раз насыщаются новым содержанием. Боле того, в тех случаях, когда эти абстракции вступают в противоречие с материалом, полученным из источников, общие понятия приходится уточнять, переосмыслять и далее, в определенных случаях, отбрасывать. Теоретические конструкции не должны быть прокрустовым ложем, в которое во что бы то ни стало необходимо уложить многоцветную действительность». И самая главная мысль уважаемого историка, с которой я целиком и полностью согласен – «идеальный тип», та самая рабочая модель это не цель исследования. А средство, «необходимый инструмент, который ни в коем случае не должен ограничивать свободы поиска и подчинять научный анализ априорной конструкции…» (Гуревич А.Я, Историческая наука и научной мифотворчество (Критические заметки) // Гуревич А.Я, История – нескончаемый спор. М., 2005. С. 538-539).

[thor]

Как можно найти выход из этой противоречивой и парадоксальной ситуации типа «и жить вместе невозможно, и пристрелить жалко» ? На мой взгляд, выход может быть только один – признавая невозможность пока отказаться от использования термина «феодализм», т.к. историческая наука пока не предложила взамен никакой иной «идеальной модели», необходимо пересмотреть содержание самого термина, изменить его суть, учтя те новые идеи, те находки и результаты анализа накопивших за минувшее столетие материалов. И при этом прежде всего необходимо исходить из двух принципиально важных соображений. Во-первых, необходимо постоянно иметь в виду, что история – это развивающийся, пускай порой и медленно, процесс, а значит «феодализм» VIII в. серьезно отличается от «феодализма» XII в., а оба они – от «феодализма» XVI в. (именно поэтому я и согласен с Helgi относительно некорректности формулировки вопроса экзаменационного билета – дать удовлетворительную и адекватную характеристику столь расплывчато очерченного исторического периода невозможно в принципе, тем более студенту, хотя, быть может, в какой-то степени им и проще, т.к. их не волнуют, за редким исключением, проблемы отличий русского «феодализма» от западноевропейского). Понимание этого в исторической науке вроде бы присутствует, однако в дискуссиях, особенно в непрофессиональной сфере, об этом как-то быстро забывают. Во-вторых, необходимо четко осознать, что особенности складывания и функционирования основных институтов любого средневекового общества при некотором сходстве тем не менее в силу объективных причин в разных регионах будут серьезно отличаться друг от друга.
На мой взгляд, весьма интересной и многообещающей в этом плане представляется идея М.А. Бойцова, который в 2003 г. писал, что мы «…привыкли представлять себе европейское средневековье в весьма общих категориях и сводить культуру (или культуры) данной эпохи к нескольким… универсальным принципам. В свое время этот подход был большим достижением, но теперь, на мой взгляд, продолжением того же пути будет серьезная дифференциация и категорий, и принципов по мере проверки приложимости их к исторической конкретике разных областей, периодов, культур и социальных групп…». Результатом этой конкретизации общих категорий, полагал М.А. Бойцов, может стать (а на мой субъективный взгляд, скорее всего именно так и будет) распадение «удивительно целостного» образа европейского средневековья и «у нас в очередной раз будут совершенно иные средние века, нежели те, что нам видятся сегодня или грезились вчера (выделено мною – Thor)…» (Казус.. Индивидуальное и уникальное в истории – 2004. Вып. 6. М., 2005. С. 423-424).

[thor]

В этой связи необходимо вернуться к проблеме определения содержания термина «феодализм». Если суммировать существующие точки зрения по этому вопросу и разложить их потом по «полочкам», то нетрудно заметить, что в целом все определения «феодализма» укладываются в две большие группы: классическую или, как бы я сказал, «широкую» и «неклассическую» «узкую». Первая группа определений вполне традиционна, выдержана в духе формационного, марксистского подхода к историческому процессу, вторая пытается найти выход из противоречий, которые образовались в результате столкновения старой доброй «пятичленки» и массы новых данных, накопившихся с тех времен, когда она родилась на свет, и которые в эту схему никак не укладываются.
По существу, «широкое» определение «феодализма» ставит знак равенства между ним и Средневековьем, эти два термина выступают в этом случае фактически синонимами – «мы говорим феодализм, подразумеваем Средневековье, мы говорим Средневековье – подразумеваем феодализм». В этом плане мне больше всего понравилось следующее «енотовое» определение «феодализма», уникальное по своей лапидарности и простоте, той самой, что порой бывает хуже воровства: «Феодализм - общественно-экономическая формация, пришедшая на смену рабовладению, основанная на собственности феодала на землю и на эксплуатации крестьян, находящихся от него в личной зависимости. Феодализм характеризуется: - наличием натурального хозяйства; - наделением непосредственных производителей (крестьян) землей и другими средствами производства; - личной зависимостью крестьян в виде прикрепления к земле; - низким уровнем техники...». Ни убивать, ни прибавить – дешево и сердито, как раз для домохозяек, студентов-троечников и самых нерадивых заочников!

[thor]

На этом фоне даже определение из старого доброго учебника по истории средних веков (по одному из изданий которого довелось и учиться мне) выглядит верхом научности. Авторы учебника утверждали, что «…историки-немарксисты определяют феодализм по его второстепенным, главным образом, политическим и юридическим, признакам. Одни считают его главной отличительной чертой политическую раздробленность; другие - феодальную иерархию; третьи – соединение политической власти с землевладением; некоторые – господство личностных связей. Историки-марксисты видят сущность феодализма не в этих вторичных признаках, а в имманентно присущих ему производственных отношениях, обусловленных определенным уровнем развития производственных сил общества. Для производственных отношений феодального строя характерно прежде всего господство крупной земельной собственности, которая находилась в руках класса феодалов… Другой важной чертой, отличавшей феодальный строй от рабовладельческого, с одной стороны, и от капиталистического – с другой, было сочетание крупной земельной собственности с мелким индивидуальным хозяйством непосредственных производителей – крестьян, которым феодалы раздавали в держание большую часть своей земли…». Отношения собственности между феодалами и крестьянами, по мнению авторов учебника, строились на внеэкономическом принуждении, «применении насилия для обеспечения эксплуатации крестьян, а для этого – наделения феодалов политической властью в больших или меньших масштабах…». Наконец, отмечали авторы, «перечисленные характерные черты феодального способа производства порождали многие специфические особенности социальной структуры, политической, правовой и идеологической надстройки феодальной социально-экономической формации» (История средних веков. Т. 1. М., 1990. С. 8-9).

[thor]

Нетрудно заметить, что при таком весьма расплывчатом и общем понимании сущности феодализма к нему можно приписать не только практически любое средневековое общество от равнины Канто до зеленых лугов Ирландии, но найти массу параллелей, к примеру, в древней Истории Востока. Естественно, что эта расплывчатость, туманность определения «феодализма» (кстати, стремление все определить и разместить по полочкам следует из самой сути европейского рационализма, картезианства, что лежит в самой основе современной науки, в т.ч. и исторической) не может не вызвать стремления «навести» по рядок в «смешавшемся доме Облонских». Не беря в расчет современную западную историографию феодализма (у нас в провинции доступ к ней практически отсутствует, даже к переводным изданиям), попытаемся проанализировать более современные определения «феодализма» в отечественном историческом пространстве.
Авторы академической «Истории Европы» отнеслись к определению «феодализма» более либерально, нежели их правоверные предшественники. Оставаясь де-юре в рамках старой доброй марксистской парадигмы, они утверждали, что, «как и всякая формация, феодализм представлял собой сложную систему взаимодействующих общественных институтов», при этом отмечалось, что основу экономики феодального общества составлял аграрный сектор, а «хозяйственные условия во многом определяли способ производства, лежавший в основе феодального строя и характерный в общих чертах для всех регионов средневековой Европы». В чем же видели эти общие черты авторы «Введения» к «истории Европы» - «это, в первую очередь, господство крупной земельной собственности, основанной на эксплуатации мелких, самостоятельно хозяйствующих земледельцев-крестьян», которые будучи по преимуществу держателями земли, находились потому в зависимости, поземельной, судебной, а порой и личной от землевладельцев-феодалов. Следовательно, по мнению авторов, для Средневековья было характерно противопоставление класса крупных земельных собственников и класс зависимых крестьян (при существовании не составлявших отдельного класса горожан – добавить к этой схеме клириков – и налицо классическое средневековое трехчастное деление общества – oratores, bellatores, laboratores). Далее, они отмечали (в качестве еще одной характерной черты феодализма), что «хозяйственная самостоятельность непосредственных производителей определила важную роль политического фактора в системе феодальных отношений, в частности внеэкономического принуждения. Для этой системы характерно насилие над личностью производителя, ограничение его прав, дееспособности, возможности самостоятельно распоряжаться своей судьбой, а порой и жизнью…». К числу наиболее характерных черт феодализма авторы относили его иерархичную, основанную на сословно-корпоративных связях структуру Вместе с тем авторы подчеркивали, что «базисные черты феодального способа производства реализовывались в разных регионах Европы со значительными особенностями…», что, несомненно, представляло собой шаг вперед от жесткой схему университетского учебника (История Европы. Т. II. М., 1992. С. 7-9).