thor » 13 июн 2006, 12:47
И снова возвращаясь к проблеме проливов и Босфорского десанта. Клаузевиц в свое время писал, что «Война есть…подлинное орудие политики, продолжение политических отношений другими средствами» (Клаузевиц К. О войне. Т.1. М.-СПб., 2002. С. 47). Исходя из этого постулата, котойыр пока никем и ничем не опровергнут, попытаемся вернуться к проблеме дипломатической подготовки Крымской войны и ответить на вопрос – можно ли было России избежать формирования фактически общеевропейской коалиции.
Для начала отметим, что, на мой взгляд, такая возможность была, но она была крайне невелика по одной простой причине – после 1815 г. Россия если и не стала сверхдержавой, то, во всяком случае, превратилась в доминирующую в Европе силу. Тем самым Россия нарушила правила игры в столь тщательно лелеемом Британией еще со времен борьбы против геегмонистских претензий Людовика XIV «европейском концерте» с его обязательным элементом – «европейским равновесием». Под этим равновесием, как писал французский историк А. Дебидур, понималось «…такое равновесие моральных и материальных сил, которое на всем пространстве от Уральских гор до Атлантического океана и от Ледовитого океана до Средиземного моря так или иначе обеспечивает уважение к существующим договорам, к установленному или территориальному размежеванию и к санкционированным или политическим правам. Это такой порядок, при котором все государства сдерживают друг друга, чтобы ни одно из них не могло силой навязать другим свою гегемонию или подчинить их своему господству…» (Дебидур А. Дипломатическая история Европы. Т. 1. Р.-на-Д., 1995. С. 10). Далее француз писал, что после падения I Империи во Франции гегемония Наполеона «была заменена своего рода дипломатической олигархией, многоголовой директорией, которая взялась поддерживать всеобщий мир…» (Там же. С. 11).
Простим французу его слова насчет поддержания всеобщего мира и «многоголовой директории» – никто не отменял, и он сам это признавал, соперничества между великими державами. Это соперничество было тем более очевидно, что после падения Наполеона стало очевидным резкое усиление роли и значимости России. И если это значение в XVIII веке было не столь заметно во многом потому, что Россия в своей политике ориентировалась преимущественно на юго-восточное направление, то с началом Французской революции ситуация изменилась. С конца XVIII столетия и в особенности в эпоху наполеоновских войн русская внешняя политика в значительной степени стала европейской. Более того, как показали событий 1805-1815 гг., без русского участия империя Наполеона не могла быть сломлена ни Австрией или Пруссией или Англией как в одиночку, так и совместными усилиями. Но и это еще не все, сыграв чрезвычайно важную роль в крушении наполеоновской Франции, Россия, как показали последующие события, отказалась послушно плясать под дудку авторов концепции «европейского равновесия» – англичан. Для Британии такое положение дел было чрезвычайно выгодно – она могла выступать в роли арбитра в европейских спорах и, руководствуясь принципом «У Англии нет постоянных друзей, но есть постоянные интересы», вмешиваться в европейские дела в своих собственных «постоянных» интересах. Естественно, что Англию ни в коем случае не устраивало существование в Европе любой державы, способной нарушить это милое сердцу Уайтхолла равновесие и лишить Альбион столь милой его сердцу роли арбитра, «третьего радующегося» – ведь Британия обладала уникальной возможностью бросать свою мощь на весы в нужный момент, поддерживая в зависимости от обстоятельств ту или иную сторону.
Таким образом, задача русской дипломатии в начале 50-х гг. состояла в том, чтобы не допустить сколачивания антирусской коалиции, на что были нацелены усилия британской дипломатии, полагавшей всякие попытки усиления России в Восточном Средиземноморье абсолютно недопустимыми. Можно ли было разрешить такую задачу?
На наш взгляд – в принципе да, но эта принципиальная возможность не была реализована. Почему? Редко бывает так, что в политике какого-то правительства безраздельно господствует только одна линия – пространство для маневра есть всегда, хотя оно и может быть достаточно узким. Конечно, политика Британии по отношению к России с 1815 г. практически непрерывно была враждебной (за исключением краткого периода участия в событиях революций 1848-1849 гг., когда Россия выступила в роли «жандарма», подавив на британские деньги попытку отделения Венгрии от Австрии). Однако в самой Британии существовали силы, выступавшие против войны с Россией – значительная часть консерваторов испытывала традиционное недоверие к Франции в принципе и не слишком стремились к войне с Россией. Можно было попытаться сыграть на этих разногласиях. Однако, учитывая сильнейшие антирусские настроения в Британии, найти соглашение с Лондоном в начале 50-х гг. XIX в. представляется мне маловероятным.
Совсем другое дело – Париж. Именно он и должен был стать главным сухопутным противником России в надвигающейся войне. Только Франция обладала мощной армией, способной нанести реальный удар по России. На мой взгляд, именно здесь и таилась реальная возможность не допустить создания коалиции. В Петербурге сознавали, что Наполеон хочет и стремится к войне, и это его стремление к ней разжигается из Лондона. Вряд ли в Петербурге не понимали и того, что Наполеону нужен реальный повод к войне, и им может стать любая случайность – достаточно вспомнить, как было использован британцами случай с доном Пачифико. В.Н. Виноградов писал, что Наполеон II «…жаждал реванша за 1812 г ради упрочения своего трона, установления своей гегемонии на континенте, укрепления позиций в Юго-Восточной Европе и на Ближнем Востоке. Его министр иностранных дел Э. Друэн де Люис признавал в доверительной беседе: «Вопрос о святых местах и все, что к нему относится, не имеет никакого действительного значения для Франции; весь этот Восточный вопрос, возбуждающий столько шума, служит императорскому правительству ЛИШЬ СРЕДСТВОМ РАССТРОИТЬ КОНТИНЕНТАЛЬНЫЙ СОЮЗ, КОТОРЫЙ В ТЕЧЕНИЕ ПОЧТИ ПОЛУВЕКА ПАРАЛИЗОВАЛ ФРАНЦИЮ (выделено нами – Thor)». Под стенами Севастополя французская армия стремилась перечеркнуть систему договоров, выработанных Венским конгрессом 1815 г.» (Международные отношения на Балканах. 1830-1856 гг. М. 1990. С. 273).
Таким образом, речь шла о том, что должна была быть ликвидирована Венская система. И Петербургу нужно было решать, стоит ли сохранять этот призрак далее. Налицо было две проблемы, которые могли быть решены только одна за счет другой – или сохранение Венской системы, или «канализации» агрессивных устремлений Наполеона «Малого» в нужном для России направлении за счет ликвидации этой системы. На мой взгляд, такая возможность, хоть и мизерная, была. В каком-то смысле речь могла идти о своего рода «Мюнхенском сговоре», а именно удовлетворении страсти Наполеона к завоеваниям и реваншу за счет его соседей, прежде всего Бельгии, Швейцарии, Пьемонта и, вероятно, Австрии. Тот же Дебидур сообщает, что буквально на следующий день после переворота Наполеон был готов издать декрет о присоединении к Франции Бельгии – а это война (Дебидур А. Т. 2. С. 60)! Отнюдь не случайно прусский король вынашивал идею создания антифранцузской коалиции, к которой он намеревался привлечь Вену и Петербург. При этом необходимо иметь, что между Веной и Берлином как раз именно в это время возникли серьезнейшие противоречия по вопросу о Германском таможенном союзе. Необходимо учитывать и такой момент, как существование противоречий между Францией и Англией в вопросе о сферах влияния в Восточном Средиземноморье – прошло не столько много времени с тех пор, как Британия унизила Францию во время 2-го египетско-турецкого кризиса и не позволила французскому вассалу, паше Египта укрепиться на Ближнем Востоке.
Одним словом, дипломатическая ситуация в Европе была более чем напряженная, и здесь нужно было умение быстро ориентироватьcя в ситуации, умение лавировать, быть одновременно и львом, и лисицей. Тенденция для России была неблагоприятна, но ее еще можно было переломить в пользу Петербурга. Еще раз подчеркну, что Петербургу необходимо было кардинально поменять внешнеполитический курс и решить для себя – что важнее, сохранение призрака Священного союза, который фактически умер в 1848-1849 гг., или же разрешить за его счет раз и навсегда Восточный вопрос. Но вот здесь вступает в дело субъективный фактор. Чтобы проделать такой фортель, нужно было обладать беспринципностью и наглостью, если не сказать иначе, бессовестностью Пальмерстона. К сожалению, сам Николай I такими уникальными способностями не обладал. Приходится констатировать, что русский император опоздал родиться. Его верность принципам заставляет уважать его как личность, но, как говорится, «хороший человек – это не профессия». « С волками жить – по волчьи выть» – однако Николай I так и не смог этого понять. В итоге его верность принципам «Священного союза» и легитимизма не позволила ему реализовать предоставившийся шанс разрешить Восточный вопрос и вместе с ним проблему Черноморских проливов. И сами действия Николая, и подбор кадров – все оказалось против России. Неверно оценив расстановку сил, Николай не сумел должным образом подготовить войну, и ввязался в нее, не имея надежного тыла, полагаясь на замшелые идеи Священного союза как гарантию если не союза, то, по крайней мере, нейтралитета со стороны Вены и Берлина. И даже такой хоть и в известной степени призрачный шанс в условиях надвигающейся войны взять инициативу в свои руки и тем самым заставить коалицию принять бой на своих условиях, и тот не был продуман до конца. А ведь сам Николай в конце декабря 1852 г. писал Паскевичу: «Ежели дело примет серьезный оборот, тогда не только приведу 5-й корпус в военное положение, но и 4-й, которому вместе с 15-й дивизией придется идти в княжества для скорейшего занятия, покуда 13-я м 14-я дивизии сядут на флот для прямого действия на Босфор и Царьград» (Цит. по: Россия и Черноморские проливы (XVIII – XIX столетия). М., 1999. С. 148). Для успеха этой операции нужно было, как писал еще в 1849 г. контр-адмирал в.к. Константин Николаевич, три условия – «неожиданность, быстрота и отвага. Не останавливаться перед трудностью и опасностью, а идти прямо напролом, не боясь потери трех, четырех и даже пяти кораблей и нескольких тысяч людей потому, что результат этого стоит…» (Цит. по.: Арбузов В.В. Броненосцы типа «Екатерина II». СПб., 1994. С. 44). И, надо полагать, такая возможность существовала – по крайней мере, Черноморский флот был готов к такого рода операции и технически, и практически. Нужно было только отдать приказ – т.е., дело было только за волевым решением! Почему Николай, который, в общем-то, никогда не страдал отсутствием достаточной решимости, здесь действовал совершенно иначе – неясно!
Вообще, представляется, что для разрешения проблемы проливов Николай упустил время. Это нужно было делать еще в 1849-1850 гг., когда Европа еще не оправилась от последствий революции, Австрия находилась при смерти, Франция переживала последствия очередной революции и как следствие, политической нестабильности, а Англия сама по себе не могла действовать в одиночку, без «континентальной шпаги». В 1853 г. было уже поздно – нужно было или менять в корне всю политику в целом, или же отказаться от обострения конфликта. Однако Николай, верный идеям Священного союза, не пошел на такую крайнюю меру, и в итоге погубил все, чего добилась Россия в результате целой серии русско-турецких войн, колоссальных жертв и усилий.
cogito, ergo sum