Новый » 19 мар 2009, 06:59
Мне кажется, что Автор скорее считал (не формулируя этого, правда) свою страну неким "вторым Римом", более органичным, нежели Византия, продолжением римской империи. Я проводил эту мысль здесь эпизодически в разных темах - в основном в связи с моим вИдением Трояна и с некоторой долей "антивизинтинизма" (оспаривания полного религиозного первенства греков) у Иакова Мниха и - более умеренно и обтекаемо, - у Илариона ("Готские девы 1", стр. 17, посты от 7/10). Глобально же эта идея вытекает у меня из гипотезы о намного более ранней, чем принято считать, христианизации страны и из моей интерпретации "экзотических" имён в СПИ. Вот выдержка об этом из очерка "Религиозная загадка "Слова" (в связи с подчеркиванием "дунайской" темы):
(начало цитаты) Дунай, по моей мысли, был для поэта символом и древнего религиозного просветления его страны, и её преемственности по отношению к христианскому Риму, предтеча которого - "Троян". "Вечи Трояни" (наверное, времена установления связей с империей и произошедшей благодаря им христианизации) - это для него, по всей видимости, некая первая историко-метафизическая не точка, а "эпоха отсчета", вторая же - Владимир. Длительный период между двумя этими вехами выпускается из рассмотрения... Почему? Мы плохо знаем несколько раннесредневековых столетий предыстории России, но можно допустить, что Автора они чем-то эмоционально и идеологически не устраивали, и он предпочел не упоминать это время, а, почтив первоисток, сосредоточиться на ближнем, живом и ощутимом для него. Так некоторые образованные русские в 19-ом веке, считая себя "птенцами гнезда Петрова", т. е. людьми новой, европеизированной России, романтически возводили её истоки к Киевской и удельной Руси, когда страна была органичной частью европейского мира, и очень не любили - вплоть до психологического отторжения, - времена татарские и московские, времена, окрасившие страну азиатским, восточным, чуждым для них колоритом.
Скажу откровенно: я приписываю автору "Слова" не сформулированную, но по нескольким намекам всё же ощущаемую в поэме мысль, аналогичную той, что была высказана на три с лишним века позже Филофеем. Мысль о собственной стране как "втором Риме", риторическое непризнание этой роли за Византией, оспаривание её в пользу Руси.
Могут возразить, что я в этом предположении захожу неоправданно далеко, что основания очень шаткие. Да, но вот два аргумента прямо из текста "Слова".
Первый - фраза "Ту Немци и Венедици, ту Греци и Морава поют славу Святославлю, кают князя Игоря...". Греки помещены в этом перечне на очень уж заурядное место - между мало значившими для Руси и в культурном, и в политическом смысле венецианцами и моравами. Естественно ли это? Поэт знал, что пишет, отдавал себе отчет в каждом слове; и, рассматривая этот отрывок, я не исключаю, что создан он в первую очередь для того, чтобы хоть однажды, хоть символически, задвинуть в "обыкновенные" тех самых греков, культурное превосходство которых Автор осознавал и считал, быть может, - при всей оправданности и необходимости влияния Византии на Русь, - несколько обидным для своей страны... Он свел в этом фрагменте некие психологические "счеты" с теми, от кого Русская земля тогда еще культурно зависела. По-человечески очень понятный прием.
Второй аргумент - УМОЛЧАНИЕ о важных событиях, происходивших именно тогда, когда создавалось "Слово".
В том же 1185-ом году, когда состоялся тот самый поход Игоря, на Дунае вспыхнуло болгарское восстание против Византии, покорившей Болгарское царство в начале 11-го столетия. Эта война, длившаяся семнадцать лет, закончилась торжеством болгар и образованием второго Болгарского царства, которое просуществовало вплоть до турецкого нашествия в 14-ом веке. Поэт вряд ли мог не слышать ничего о том, что происходило в столь символичном для него краю; и полное игнорирование им в поэме этих событий и самой Болгарии - при том, что вообще-то в "Слове" поименованы многие народы, - мне случайным не кажется. Я думаю, знать-то он об этом прекрасно знал, но ему претила мысль о чьем-то чужом - греческом или болгарском, - царстве на Дунае и в его "Трояновых" окрестностях, ибо ПО МЕЧТЕ, МЕТАФОРИЧЕСКИ он вбирал эти края в расширенно понимаемую "Русскую землю". Тема Дуная у него сродни идеологизируемым размышлениям "православных романтиков" 19-го столетия о Константинополе и Босфоре.
Всё это, конечно, - повторю и подчеркну, - именно ПО МЕЧТЕ и МЕТАФОРИЧЕСКИ. Едва ли Автор желал похода русских в византийские или чьи-то еще владения на Дунае с целью их захвата, да и не думаю, чтобы он считал это осуществимым. Но дунайские края казались ему землей, которая сама жаждет единения с его Русью, тоскует о "разлуке" с ней и живо откликается на её невзгоду и боль. (конец цитаты).
Я, правда, отдаю себе отчёт в дискуссионности всех этих моментов, включая предполагаемое мной "игнорирование" событий в Болгарии: это здесь недавно обсуждалось, и высказывались иные мнения.
см. 
