Konrad писал(а):Уважаемый Новый, что касается академичности книг, то для меня это очень и очень серьезный вопрос. Поэтому я обычно протестую против учебников Закона Божьего для заграничных гимназий, против энциклопедий, справочников и против научно-популярных книг, например, о половцах в познавательных сериях, где делаются, наряду с достоверными археологическими, очень сомнительные филологические и этнографические выводы.
Я и не называю такие книги академическими. Академическое издание для меня - это нечто напечатанное в признанной научной периодике (например, ТОДРЛ), профессиональная книга, оснащенная комментариями, или издание, скажем, из серии "Литературные памятники" (там тексты выверены и примечания очень серьёзные).
Konrad писал(а):С тем, что мы не обязаны никого чтить, принципиально не согласен, поскольку профессиональность пишущего в той или иной - замечу, узкой - сфере является залогом достоверности сообщаемой им информации, а также профессиональности её обработки. При этом мы обязаны принимать во внимание, что литературовед не является археологом, а археолог, как я уже говорил, может делать ляпы и допускать просчеты в области исторической этнографии или лингвистики.
Себя мы тоже не должны переоценивать, ведь многие из нас являются любителями, и только некоторые имеют одно из подходящих для дискуссии образование. А что все - лди эрудированные, в этом, помилуйте, никто не сомневается.
Я считаю, что никто из исследователей, включая людей, имеющих специализированное образование, не должен приниматься в качестве непререкаемого заведомо авторитета. На уровне некоей, скажем так, "презумпции", - я согласен, что работа человека, имеющего научное звание и университетские публикации, вызывает, разумеется, больше исходного доверия, чем труд кого-то малоизвестного. В первом случае я сам не стану проверять ссылки так же тщательно, как во втором, поскольку буду уверен в аутентичности источников, которыми автор пользуется. Но на этом презумпция заканчивается: отсюда и далее надо принимать во внимание только сами аргументы, "забыв" о статусе выдвигающего их, - чтобы не угодить в тенета пристрастных суждений.
Konrad писал(а):О реконструкции основного мифа лучше судить не по энциклопедиям и словарям, тем более, что сейчас мы говорим о некоторых частных её приложениях и сделанных в рамках её выводах. Которые объективно существуют, нравится это кому-либо или нет.
Критика Рыбаковым Иванова и Топорова аргументированной не является, ни в методическом, ни в фактажном плане
...Рыбаков как человек предшествующего поколения, на которое в Советском Союзе пришлось бурное развитие археологии и исследований символики искусства в сочетании с упадком сравнительного, прежде всего индоевропейского языкознания и компаративистики, просто не понял их выводов, как не понял их и другой археолог, Лев Клейн, во многом стоявший на куда более близких к Рыбакову позициях... На деле же теория Иванова и Топорова ныне возобладала...
... Прочел я и статью, которую Вы всё время предлагаете всем. Прискорбно, что молодой автор не удосужилась прочесть классические статьи Иванова и Топорова, в частности, "Инвариант и трансформацию", где они говорили об образе Громовержца-Дракона. Добавлю, что в образе дракона предстают порой, в зависимости от обстоятельств, и индоарийский Индра, и иранский Веретрагна, и осетинский Уацилла, и ясский Гарабонциаш, и греческий Зевс, и этрусский Тин."
Я знаком не со всеми трудами Иванова и Топорова, но некоторые прочёл, и очень внимательно. Действительно, не стану опираться на Рыбакова или Клейна (с которыми, кстати, тоже очень во многом не согласен): у меня сложилось собственное мнение, которое я здесь, в расках форумного поста, могу изложить лишь очень конспективно.
Прежде всего, у меня давно и устойчиво вызывает возражение сама идея (впрочем, высказываемая ещё задолго до Иванова и Топорова) "замещения" в сознании народа тех или иных языческих "ОБРАЗОВ" христианскими, т. е. языческих культов, продолжающих существовать в замаскированном виде. Почему я выделил и поставил в кавычки слово "образы"? Во-первых, потому, что функциональная схожесть (даже если по нескольким параметрам, не говоря уж об одном) даёт крайне мало для сближения разных объектов культа как таковых. Я уже не раз писал здесь, на форуме, о том, что при втором браке, при смене начальника, учителя и т. д. целая совокупность функций, выполняемых ранее кем-то одним, выполняется новой личностью; что же касается способа отношения к этой последней, он тоже во многом походит на практикуемый прежде, поскольку уже успели сложиться психологические и поведенческие навыки отношения к жене/мужу/начальнику/учителю и множеству других стереотипных фигур, с которыми приходится иметь дело. Если к новому начальнику так же ходят "на ковёр", как, допустим, к его предшественнику, это не значит, что в нём видят "скрытого прежнего". Точно также, если христианских святых молили о выпадении дождя или о военной победе, причём используя даже более или менее те же самые формулировки, что бытовали у далёких предков при обращениях к языческим божествам, это вовсе не обязано означать тождества адресатов этих молений. Просто житейские нужды у людей оставались всё теми же, и существовала накатанная обрядово-лексическая практика - и зачем бы, спрашивается, было выдумывать новую? Аналогично, если на месте капища возвели церковь, - кто бы стал прокладывать к ней новую дорогу, если уже была давнишняя, протоптанная, та, которою когда-то к капищу хаживали?..
И, надо сказать, именно в одной из работ Топорова ("Об одном способе сохранения традиции во времени: имя собственное в мифопоэтическом аспекте" - эту статью можно найти в библиотеке Гумер) имеется замечательная иллюстрация того, о чём я пишу. Топоров приводит следующий записанный в русском селе стих о Богородице:
Сама Мати Пречистая А лето отмыкала...
На улицу выходила... Ой, дай, Боже, лето,
Ключи выносила, Зароди, Боже, жито...
Да зиму замыкала... Прасковьюшка мала,
Да зиму замыкала, Стоя жито жала...
(Должен отметить: когда я писал свою книгу и свой очерк "Религиозная загадка "Слова", я не знал этого материала и был удивлён, прочитав этот стих)
Я не касаюсь здесь вопроса о возможном контаминировании этого образа с Параскевой Пятницей. Тем более, что согласен: в малограмотной простонародной среде было немало религиозной путаницы. Но на что процитированое мною очень и очень похоже? Не на ту ли известную, и единственную в своём роде, украинскую песню, где замыкает зиму и отмыкает лето - ДАЖБОГ? Функция - и абсолютно та же, и в достаточной мере специфичная. Но при всём том, здесь-то уж точно отождествление, маскировка - исключены. В любом случае. И если я прав (т. е. если Дажбог - это модифицированное "Deus Sabaoth"), и если это некий языческий объект культа. В любом случае специфичнейшая функция переносится на принципиально иную - ЖЕНСКУЮ, - фигуру. То есть перед нами пример того, насколько недостаточна функциональная схожесть для того, чтобы предполагать на её основе тождественность персонажей - носителей функции.
Второе. Работы Иванова и Топорова, конечно, очень интересны в том плане, что в них замечаются и высвечиваются архетипические "матрицы" мифологии. Я вполне согласен с тем, например, что в сознании людей с незапамятных времён сформировался архетип могущественного и грозного сверхъестественного существа, атрибутикой которого должны были быть - закономерно, - наиболее впечатляющие и устрашающие стихийные явления. Иными словами - архетип некоего небесного громо/градо/молние/стреловержца. Не буду здесь останавливаться на том, был ли когда-либо объектом славянского культа именно Перун (это отдельный вопрос), но в славянском язычестве такая фигура должна была присутствовать - не в меньшей степени, чем в любом другом. Этого я не оспариваю, это логически несомненно, безотносительно того, когда произошла христианизация. И здесь уже не только "носитель функции", но и обладатель конкретных характеристик: небесный, грозный, вооруженный молниями и т. д. Дело, однако, в том, что и этого ещё не достаточно для отождествления ОБРАЗОВ. Архетипических ниш в мифологиях и эпосах хватает. Допустим, "храбрый воин", "верная и любящая жена", но Ланселот - не Ахилл, а Ярославна - не Пенелопа... Возьмём "наш" случай: некий бог-громовержец и Илья. Для того, чтобы этот второй мог занять ту или иную архетипическую нишу, он, в качестве персонажа, должен был быть очень сильно фольклоризован, т. е. усвоиться коллективным сознанием общности, стать для неё уже не просто отвлеченно-сакральной фигурой, но живым образом. А это не было бы возможно без постепенного и глубокого ознакомления с ним, т. е. со сказаниями о нём. А в сказаниях об Илье -пророке один из самых ярких, проходящих красной нитью через всю ткань повествования, мотивов - мотив борьбы с идолослужением во имя единого Бога. Более того, именно эта сторона его деятельности содержит, наряду с чудом, и явно выраженный "силовой" колорит (он один избивает четыреста жрецов Ваала - чем не "богатырь"?) - то, что особенно охотно и естественно подхватывается воображением простонародья решительно в любой стране. И я утверждаю следующее: сама "фольклоризация" Ильи в народном сознании (то, благодаря чему именно грохотом его колесницы стали псевдорационалистически объяснять гром) была обусловлена популярностью этих сказаний о нём. Т. е. он стал популярен и был фольклоризован именно в качестве антагониста идолов (а в том числе, значит, и Перуна или какого бы то ни было иного подобного языческого громовержца). И как же он мог бы "слиться" в представлении людей с тем, кто был для него чем-то вроде "антиматерии"? Да мы же и видим, что как раз одноименный с пророком и, возможно, в известной мере контаминирующий с ним в народном сознании богатырь является в былине противником и победителем "Идолища Поганого".
Резюмируя эти свои соображения, скажу, что соответствие одному и тому же архетипу далеко не даёт ещё оснований для вывода о замещающем отождествлении образов.
Третье. Статья Грузновой, на которую я давал ссылку, имеет, конечно, определенные недостатки, но всё-таки в ней даётся конкретный и вполне надёжный материал о фольклорных мотивах, согласно которым именно Перун соответствует образу Змея Горыныча. И даже соглашаясь с тем, что мифологические фигуры могут трансформироваться (более того - чем сложнее мировоззрение, тем возможнее становится осмысление одной и той же фигуры в разных ролях - иногда как подателя благ, иногда же как губителя), не могу не задать риторический вопрос: до какой степени? Если допустить (условно - я не разделяю этой концепции) существование некоего "основного мифа" о змееборце и змее, то образы, в рамках такого мифа, могли бы, конечно, усложняться, но не до парадоксального превращения одной из фигур в свою полную противоположность. Иначе гипотеза просто не будет иметь того, что для научной концепции необходимо: критериев опровержения.
Наконец, четвертое. Выдвигая модель древнеславянской мифологии, нельзя не учитывать то, что наличествует в известных системах. Да, впрочем, Иванов и Топоров и прибегают к сопоставлениям. Но ведь ни в одной из известных индоевропейских мифологий нет сюжета настолько доминантного по сравнению со всеми прочими, чтобы его правомерно было бы выделять в качестве "основного". Даже в древнеиндийской системе Индра и Вритра - только одна из линий, которую назвать "основным мифом" тоже едва ли возможно. Это, на мой взгляд, усугубляет сомнительность построения.
Продолжение следует.
