"Слово о полку Игореве" и XVIII в.

[а лаврухин]

Фрагмент 39 (стр.475):
"Впрочем, эта история была известна давно. Издание жестоко и с
удовольствием критиковал ещё Шлёцер. [Шлецер А.Л. Нестор.
Русские летописи на древле-славенском языке... Ч.1. СПб., 1809 г.:

<<Статский советник Тауберт, один из действующих начальников
Академии, вняв Миллерову воззванию о печатании временников, с
жаром принялся за это дело... Он отдал его (Петровский "противень"
Радзивилловского списка - А.Т.) печатать, как будто древний и
хороший список, неучёному Баркову и позволил, или приказал ему,
выпускать, прибавлять и также поновлять древний язык. Можно
отгадать, что от этого всё дело испортилось...>>].

В рукописном отделе Библиотеки наук хранится несколько
экземпляров издания 1767 года, на которых их прежние владельцы
ещё в начале XIX века отметили отступления от текста оригинальной
рукописи (...). Один из них принадлежал академику И.Ф.Кругу, другой -
В.Ф.Вельяминову-Зернову (1807 года) Во всех экземплярах вымечены
места, вставленные издателями из "Истории". Так что любопытствующий
историк мог бы установить полный объём заимствований из Татищева,
даже не предпринимая специальных разысканий."

К о м м е н т а р и й. Начиная с 1805 года А.Шлецер преподавал в Геттингене студентам из России курс русской истории. Некоторых из них он приглашал к себе в дом на чаепитие. Как ни странно, но после этих посещений все студенты стали вольнодумцами. Прошло некоторое время, и они приняли самое активное участие в идейной подготовке декабристкого восстания. На сегодня историками установлено, что за чаепитием А.Л.Шлёцер обсуждал с русскими студентами вопросы о нелигитимности Дома Романовых.
Своего "Нестора" Шлёцер начал публиковать с 1802 года на немецком языке в Гёттингене (всего 3 тт.) - это то время, когда русским студентам для обучения ещё нельзя было выезжать за границу. И по времени их появления в Гёттингене Шлецер стал им рассказывать о тайне воцарения Дома Романовых, про которую он разузнал вместе со своими соотечественниками Шумахером и Таубертом. Так вот, в приведённом выше тексте из "Нестора" видится издёвка и над Татищевскими известиями, и над умыслом Шумахера, и над теми читателями, кто всё напечатанное в 1767 году примет за чистую монету.
Итак, Шлёцер определённо знал, что за пассажем о посольстве папы Римского к князю Роману Мстиславичу стоит тайна воцарения Дома Романовых с участием Ватикана.

[а лаврухин]

Фрагмент 40 (стр.476):
"<<История>> начала выходить из печати годом позже
Кенигсбергской летописи (две части первой книги в 1768 и 1769 годах,
вторая книга - в 1773-м, третья книга - в 1774-м, четвёртая книга
печаталась в 1784-м) огромным по тем временам тиражом, но история
папского посольства к Роману почему-то так и не была в ней отыскана
(так что даже Карамзин, крайне недоверчиво относившийся к Татищеву,
принимал известие за чистую монету. Любопытно, что один из
упомянутых экземпляров издания 1767 года - Вельяминова-Зернова -
в своё время принадлежал И.И.Срезневскому. Лексикограф, таким
образом, знал, что фраза, на которую он ссылается, документируя слово
<<проторь>>, не принадлежит летописному тексту, но предпочёл всё
же указать Радзивилловскую летопись, как источник."

К о м м е н т а р и й. Странно видеть, что авторитетнейший учёный пошел на сознательный подлог со словом <<проторь>>. Вопрос: есть ли в его "Словаре" ещё случаи недобросовестного отношения к документальности используемого материала? А ведь он в свой знаменитый труд не поленился вставить и всю лексику из "Слова о полку Игореве". И многим читателям по неволе приходится верить древности поэмы ...

[а лаврухин]

Советую господину Лаврухину найти рецензию Алексея Толочко на историю спора.
Толочко как раз ультраскептик... он хорошо показывает, что единственным, кто пытался политизировать книжку Зимина, был... сам Зимин, а все прочие старались вести дискуссию толерантно и избегая политизации

АЛЕКСЕЙ ТОЛОЧКО. "История Российская" Василия Татищева" (стр.445):

"Впрочем, такой отрицательный результат только укрепячет
окончательный вывод Сазоновой о том, что "рассказ Татищева не
может быть использован при изучении обстоятельств похода Игоря
на половцев в качестве дополнительного к летописям исторического
источника". Тем самым исключается и его участиев исследовании
"Слова о полку Игореве." Вопрос совпадениях между "Словом" и
"Историей", разумеется, лежит вне пределов настоящего
исследования и должен решаться в рамках проблемы аутентичночти
"Слова". [Книга Эдварда Кинана, появившаяся после завершения этой
книги, избавляет нас от необходимости обсуждать этот вопрос, см.
Keenan Edward. Josef Dobrovsky and theOrigins of the Igor" Tale.
Camridge, MA, 20004]. Во всяком случае, настораживает то
обстоятельство, что наибольшее количество совпадений со "Словом"
обнаруживают как раз во второй редакции истории, т.е. именно в той
версии, что была опубликована и известна в XVIII в."

К о м м е н т а р и й. Как видно, для А.Толочко вопрос о времени написания "Слова о полку Игореве" на момент выхода его книги в 2005 г. (после публикации книги А.А.Зализняка <<"Слово о полку Игореве": взгляд лингвиста. М., 2004>>) ещё требует своего разрешения. Но вот приписка А.Толочк(а)о по поводу книги Эдварда Кинана несёт в себе информацию о уже принятом решении по крамольному впросу: "Слово" имеет позднее происхождение.
Категорически не согласен с А.Толочко, что, выдвинутая Эдвардом Кинаном версия об авторстве Йозефа Добровского, положила конец спору о времени написания поэмы "Слово о полку Игореве". По своей сути эта версия является провокационной и абсолютно ничего не доказывает, кроме одного: автором "Слова" Добровский быть не мог, а вот принять участие в создании текста поэмы он мог вполне - в качестве консультанта и поставщика лингвистический идей. Более того, в 1792 г. он скорее всего и был приглашён в Петербург А.И.Мусиным-Пушкиным для оказания помощи в написании "Слова".

[Лемурий]

То то Добровский САМ ссылался на СПИ как на первоисточник, на что Кинан выкрутился, что под конец жизни его кандидат в авторы с ума сошел поэтому и не помнит, что написал...

P.S. Александр, если уж взялись поучать лингвистов - склоняйте хотя бы фамилии правильно: "приписка А.Толочка...", фамилия на -О, а не на - чок заканчивается, чтобы так склонять в род. пад.

[а лаврухин]

____________________________________________________________________
"""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""
Д. С. Лихачев. Литературный этикет древней Руси (к проблеме изучения).
..........................(в кн.: ТОДРЛ, т.XVII, 1961 г.).....................................

Фрагмент 1 (стр.5, 7-8):
"Сообщение ' мое посвящено одному весьма важному для развития рус­
ской литературы и русского литературного языка явлению, до сих пор не
обращавшему на себя должного внимания литературоведов и языковедов.
Явление это я условно предлагаю назвать литературным этикетом .

Феодализм времени своего возникновения и расцвета с его крайне
сложной лестницей отношений вассалитета-сюзеренитета создал чрезвы­
чайно развитую обрядность: церковную и светскую. Взаимоотношения
людей между собой и их отношения к богу подчинялись этикету, тради­
ции, обычаю, церемонии, до такой степени развитым и деспотичным, что
они пронизывали собой и в известной мере овладевали мировоззрением
и мышлением человека.
Из общественной жизни склонность к этикету проникает в искусство.
Изображения святых в живописи в какой-то степени подчиняются эти­
кету: иконописные подлинники предписывают изображение каждого свя­
того в строго определенных положениях со всеми присущими ему атрибу­
тами; то же касалось и изображения событий из их жизни или событий
священной истории.

(...) Меняется и самый язык, которым автор пишет. Легко заметить раз­
личия в языке одного и того же писателя: философствуя и размышляя
о бренности человеческого существования, он прибегает к церковнославя­
низмам, рассказывая о бытовых делах — к народноруссизмам. Литера­
турный язык отнюдь не один. В этом нетрудно убедиться, перечитав «По­
учение» Мономаха: язык этого произведения «трехслоен» — в нем есть
и церковнославянская стихия, и деловая, и народно-поэтическая (послед­
няя, впрочем, в меньших размерах, чем первые две). Если бы мы судили
об авторстве этого произведения только по стилю, то могло бы случиться,
что мы приписали бы его трем авторам. Но дело в том, что каждая ма­
нера, каждый из стилей литературного языка и даже каждый из языков
(ибо Мономах пишет и по-церковнославянски, и по-русски) употреблен
им, со средневековой точки зрения, вполне уместно, в зависимости от того,
касается ли Мономах церковных сюжетов (в широком смысле), своих по­
ходов или душевного состояния своей молодой снохи. Для вопроса об
этикете чрезвычайно важно положение Л. П. Якубинского, что «церковно­
славянский язык Киевской Руси X—XI вв. был отграничен, отличался от
древнерусского народного языка не только в действительности..., но и
в сознании людей». Действительно, наряду с бессознательным стремле­
нием к ассимиляции церковнославянского и древнерусского языка следует
отметить и противоположную тенденцию—к диссимиляции. Именно
этим объясняется то обстоятельство, что церковнославянский язык, не­
смотря на все ассимиляционные процессы, дожил до XX в. Церковно­
славянский язык постоянно воспринимался как язык высокий, книжный
и церковный . Выбор писателем церковнославянского языка или
церковнославянских слов и форм для одних случаев, древнерусского —
для других, а народно-поэтической речи — для третьих был выбором
всегда сознательным и подчинялся определенному литературному этикету.
Церковнославянский язык неотделим от церковного содержания, народно­
поэтическая речь — от народно-поэтических сюжетов, деловая речь —
от деловых. Церковнославянский язык постоянно отделялся в со­
знании писателей и читателей от народного и от делового. Именно благодаря
сознанию, что церковнославянский язык — язык «особый», могло со­
храняться и самое различие между церковнославянским языком и народ­
ным. Любопытно, однако, что при всей устойчивости сознания «особности»
церковнославянского языка содержание этого сознания менялось. До
XVII в. церковнославянский язык был прежде всего языком церковным,
но в XVIII и XIX вв. отдельные церковнославянизмы «секуляризирова­
лись», они стали признаком высокого, поэтического языка вообще. До
XVIII в. всякий торжественный стиль был до известной степени окрашен
церковностью. Поэтому даже светские торжественные сюжеты, изложен­
ные церковнославянским языком, приобретали этот церковный характер.
В XVIII в. церковнославянский язык мог уже употребляться для чисто
светских сюжетов, не окрашивая их церковностью. Точно так же менялось
представление об «особности» делового языка. Было бы чрезвычайно
важно изучить в будущем историческую изменяемость содержания этого
сознания «особности» того или иного языка.
Для нас важно, однако, следующее: употребление церковнославянского
языка явно подчинялось в средние века этикету, церковные сюжеты тре­
бовали церковного языка"

К о м м е н т а р и й. Давно замечено, что язык "Слова о полку Игореве" - это сплав двух стихий: церковно-славянского языка и древнерусского с элементами языка XVIII в. И странно видеть, что, к примеру, так называемый плачь Ярославны, являющийся по своей сути предметом народной поэзии, но исполнен нарочито с применением церковно-славянизмов: написание "слънце" вместо "солнце" (как в других шести из всех семи случаев), употребление глагольной связки "еси".
Вопрос: является ли такой вид написания "слънце" в тексте "Слова" случайным или это всё-таки сознательный выбор его Автора? Если - да, т.е. мы имеем дело с сознательным употреблением церковнославянизмов там, где это воспрещено нормами литературного этикета, то могло ли это нарушение произойти именно в XII в.?

П р и л о ж е н и е. Энциклопедия "Слова о полку Инореве" (СПб, 1995, т.5, стр. 277-279):

ЯЗЫК «СЛОВА», отражая разговорную речь своего времени, с учетом действовавших тогда законов развития яз. и его норм, показывает высокое мастерство автора в использовании стилистич. и поэтич. средств худ. речи. Это проявляется на всех уровнях — в фонетике, морфологии (см. Морфологические особенности языка «Слова»), синтаксисе, на уровне организации текста и создания предложения, в использовании поэтич. формул со сложной семантикой символа и образности, даже в ритмике и распределении ударения. Семантич. синкретизм текста вырастает из живого древнерус. яз., и это всегда осознавалось как читателем, так и исследователем С., в особенности в области лексики и тропов, широко используемых в памятнике.
Первые высказывания о Я. С. были сделаны по случайным поводам, но разделились кардинально — исходя пока что из общих представлений авторов о том, каким должен быть Я. С. Так, по мнению К. С. Аксакова, в момент создания этого памятника «язык был в периоде борьбы и волнения, и этой борьбы и волнения не видим мы в Слове о полку Игореве» — в отличие от таких произведений, как Слово Даниила Заточника, в котором, напротив, «живое волнение слога» заметно в смешении нар. и церк. форм — «именно этой-то жизни языка не видим мы в Слове о полку Игореве; мы видим в нем какую-то холодность, безучастие слога в жизни языка», т. е. несовпадение яз. и стиля, системы и нормы (Ломоносов в истории... С. 141—142). Эта точка зрения на Я. С. существенно отличается от другой, согласно которой, наоборот, в С. «есть помесь разных наречий (болонь, яруга — слова южные, стрикусы — слово сербское и пр.), будто бы в нем ощутительно присутствие польского, сербского и татарского языков, смешено великоросское и малоросское произношение: ларец с секретом, писали критики, а ларчик просто отпирался!» (Дубенский. Слово. С. XI—XII).
Обе крайности связаны были с неразработанностью вопроса об истории древнерус. яз. и совр. восточнослав. яз.; последующее их изучение постепенно уточняло и представление о Я. С., так что в центре обсуждения постоянно находились следующие три вопроса.
Церковнославянским или «русским» (древнерус.) яз. писано С.? Если для Аксакова недостаток произведения именно в однотонности его «слога», то Н. Головин совершенно определенно заявлял о том, что в С. «господствуют два наречия: русское и церковное» (Примечания. С. XII). Такое признание было шагом вперед, поскольку даже в таком общем виде оно «развенчало шишковские представления о единстве русского языка и церковнославянского» (Лихачев. Изучение... С. 32). Действительно, все последующее изучение истории рус. яз. стремилось четко разграничить формы разговорной (живой) речи и архаич. формы того же (древнеслав.) яз., который в своем архаич. виде и стал восприниматься как церковнослав. (стиль, в понимании А. С. Шишкова). Все архаизмы стали приписываться именно влиянию со стороны церковнослав. яз., напр., оборот «дательный самостоятельный» (Сушицький. До питання... С. 17). Ретроспективный взгляд на предмет создал иллюзию нового (церковнослав.) яз., точно так же, как прежний взгляд «со стороны» совр. нам лит. яз. вообще не видел в Я. С. какой-либо целостной системы.
Окончательно вопрос о Я. С. решен С. П. Обнорским, обстоятельно описавшим языковые особенности памятника на фоне однородных и одновременных ему текстов. Согласно выводам ученого, «совокупность общих особенностей языка оригинала „Слова“... выдает в языке памятника нормальный русский литературный язык старшей поры, язык, который свидетельствуется и иными основными источниками, ...норма языка „Слова о полку Игореве“, языка цельного в своей системе и архаического по самому своему строю» (Очерки. С. 196, 198). Правда, по разным причинам впоследствии не все исследователи приняли эту точку зрения как слишком «крайнюю», однако они вынуждены признать, что «язык Слова о полку Игореве — язык собственно русский» (Евгеньева. Слово... С. 37), т. е., конечно, древнерус.
Второй вопрос — о мере и соотношении письм. яз. и уст. речи в С. Вся совокупность данных о Я. и стиле С. свидетельствует о первоначально уст. его стихии: «Поэма сия написана южнорусским языком, которым говорили в XII веке, и языком не простонародным, а возвышенным» (Греч. Чтения... С. 167). Выделенные слова подчеркивают неоднозначность этого раннего суждения о Я. С., еще не дифференцировавшего «устную — письменную» и стилистически «высокую — низкую» речь. Последующие высказывания столь же противоречивы, хотя ученые склонялись, в общем, к тому, что в С. встречаются «типично книжные обороты»; но книжными они могли стать со временем, создав соответств. традицию их лит. употребления. Вопрос не решается ретроспективно (как и все вообще проблемы яз. и стиля этого произведения раннего средневековья). Д. С. Лихачев, с одной стороны, говорит о «деловой выразительности» Я. С., «особенно в части терминологии» (Устные истоки. С. 62), с другой же — высказывает справедливую мысль о том, что «Слово приучало любить русскую обыденную речь, давало почувствовать красоту русского языка в целом» (Великое наследие. С. 175).
Третий вопрос как раз и связан со взаимоотношениями между яз. и «слогом», т. е. стилем в широком смысле слова: высоким или низким стилем написано С.? Вопрос поставлен неверно, поскольку проблемы «стиля» в совр. его понимании древнерус. лит-ра не знала, признание же того, что Я. С. живой, нар. древнерус. яз. (от Е. В. Барсова до Евгеньевой), снимает всякую мысль о «слоге». С. создано «средним стилем» с элементами формальных архаизмов (Л. П. Якубинский, А. Н. Котляренко, Ф. П. Филин), которые в XII—XIII вв. воспринимались как формы возвыш. речи. Суждения по данному поводу вообще субъективны и зависят от степени пристрастности или уровня профессиональной подготовленности каждого автора.
Сравнения Я. С. с яз. одновременно с ним созданных произведений (см.: Виноградова. Словарь; Адрианова-Перетц В. П. «Слово о полку Игореве» и памятники русской литературы XI—XIII веков. Л., 1968) и зависимых от него по сюжету («Задонщина») показывает, что Я. С. — живой древнерус. яз., в своих разновидностях представленный как материал для стилистич. отбора форм и построения его — как образца средневекового риторико-поэтич. произведения.
.........................................................................В.В.Колесов

П р и м е ч а н и е. Уважаемый В.В.Колесов, говоря о мнении лингвиста К.С.Аксакова, умолчал, что хлёсткая точка зрения на язык "Слова" продиктована принципиальной позицией К.С.Аксакова в отношении времени его происхождения, а именно - позднего, XVIII века.
Как видно,в науке о "Слове" научной полемики о его языке не было, т.е. учёные-лингвисты публично не доказывали или опровергали его древность, а ограничивались только демонстрацией или манифестацией своей точки зрения.

[а лаврухин]

Фрагмент 2 (стр.10-11):
"Древнерусский писатель с непобедимой уверенностью влагал все исто­
рически происшедшее в соответствующие церемониальные формы, создавал
разнообразные литературные каноны. Житийные, воинские и прочие
формулы, этикетные саморекомендации авторов, этикетные формулы
интродукции героев, приличествующие случаю молитвы, речи, раз­
мышления, формулы некрологических характеристик и многочисленные
требуемые этикетом поступки и ситуации повторяются из произведения
в произведение. Авторы стремятся все ввести в известные нормы, все
классифицировать, сопоставить с известными случаями из священной
истории, снабдить соответствующими цитатами из священного писания
и т. д. Средневековый писатель ищет прецедентов в прошлом,
озабочен образцами, формулами, аналогиями, подбирает цитаты, подчи­
няет события, поступки, думы, чувства и речи действующих лиц и свой
собственный язык заранее установленному «чину». Если писатель описы­
вает поступки князя — он подчиняет их княжеским идеалам поведения;
если перо его живописует святого—он следует этикету церкви; если он
описывает поход врага Руси — он и его подчиняет представлениям своего
времени о враге Руси. Воинские эпизоды он подчиняет воинским пред
ставлениям, житийные — житийным, эпизоды мирной жизни князя —
этикету его двора и т. д. Писатель жаждет ввести свое творчество
в рамки литературных канонов, стремится писать обо всем «как подо­
бает», стремится подчинить литературным канонам все то, о чем он пи­
шет, но заимствует эти этикетные нормы из разных областей: из церков­
ных представлений, из представлений дружинника-воина, из представле­
ний придворного, из представлений теолога и т. д. Единства этикета
в древней русской литературе нет, как нет и требований единства стиля.
Все подчиняется своей точке зрения. Воинские эпизоды описываются пи­
сателем согласно представлениям воина об идеальном воине, житийные —
согласно представлениям агиографа. Он может переходить от одних пред­
ставлений к другим, всюду стремясь писать согласно «приличествующим
случаю» представлениям, в «приличествующих случаю» словах.
Из чего слагается этот литературный этикет средневекового писателя?
Он слагается: 1) из представлений о том, как должен был совершаться
тот или иной ход событий, 2) из представлений о том, как должно было
вести себя действующее лицо сообразно своему положению, и 3) из пред­
ставлений о том, какими словами должен описывать писатель совершаю­
щееся. Перед нами, следовательно, этикет миропорядка, этикет поведения
и этикет словесный. Все вместе сливается в единую нормативную систему,
как бы предустановленную, стоящую над автором и не отличающуюся
внутренней целостностью, поскольку она определяется извне — предме­
тами изображения, а не внутренними требованиями литературного
произведения."

К о м м е н т а р и й. В древнерусской литературе аналогов так называемому плачу Ярославны нет: ни до времени предполагаемого написания "Слова о полку Игореве" (XII в.), ни после (до XVIII в.). В о п р о с: к какому литературному канону стремился Автор "Слова" в XII в.? И почему, если вcё-таки "Слово" было написано в XII в., никто из древнерусских авторов так и не последовал за Автором "Слова" в использовании в своих творениях плачей по типу плача Ярославны, т.е. явного языческого ритуала?

[а лаврухин]

Фрагмент 3 (стр.12):
"Система литературного этикета и связанных с нею литературных ка­
нонов продержалась в древней русской литературе несколько веков.
В конце концов эта система тормозила развитие литературы, вела к не­
которой косности литературного творчества, хотя никогда не подчиняла
его окончательно. В частности, так называемые элементы реалистичности
в древней русской литературе, наличие которых усматривается в ряде
древнерусских повестей о феодальных преступлениях (в рассказах об
ослеплении Василька Теребовльского, убийстве Игоря Ольговича, пре­
ступлении Владимирки Галицкого, убийстве Андрея Боголюбского,
смерти Владимира Васильевича Волынского, ослеплении Василия II
Дмитриевича, смерти Дмитрия Красного и т. д.), являются нарушением
литературных канонов. Эти нарушения постепенно нарастают. В лите­
ратуре исподволь развиваются силы, которые боролись с литературным
этикетом, с литературными канонами, вели к их разрушению.
Как произошло падение системы литературных канонов? Процесс этот
очень интересен. С образованием Русского централизованного государ­
ства литературный этикет, казалось бы, не только не ослабевает, но, на­
против, становится необыкновенно пышным. Возьмем, например, воинские
формулы «Казанской истории», «Летописца начала царствования»,
«Степенной книги» или «Повести о взятии Пскова Стефаном Баторием».
Они значительно пространнее и вычурнее, чем в Ипатьевской летописи.
Авторы не довольствуются их краткой устойчивой формой. Они вводят
различного рода «распространения», стремятся к соединению пышности
с наглядностью и т. д. Но в результате такого рода разрастания литера­
турных канонов теряется их устойчивость.
Разрушение литературных канонов совершилось одновременно
с пышным развитием этикета в реальной жизни. Изучение зависи­
мости разрушения литературных канонов от подъема этикета в государ­
ственной практике представляет очень большой интерес для литературо­
ведения.
В самом деле, обрядовая сторона жизни Русского государства достигла
очень большой степени развития в XVI в. Литература вынуждена была
воспроизводить содержание разрядных книг, чина венчания на царство,
описывать сложные церемонии. Литературе как искусству угрожала
серьезная опасность. Одновременно писатели стремятся поэтому оживить
церемониальную сторону своих описаний реально наблюденными подроб­
ностями. Усложнение этикета встречается с ростом реалистических эле­
ментов в литературе, о причинах которого не место говорить в данном
сообщении.
Это парадоксальное сочетание усложнения литературного этикета
с усилением элементов реалистичности отчетливо заметно, например,
в «Казанской истории».

К о м м е н т а р и й. Литературный язык "Слова", если оно написано в XII в., разрывает все предшествующие каноны, высвобождается от их пут и свободно парит по словесному небосводу - и, себе представить, с полным отрывом от процесса усложнения придворного этикета. Возможно ли это? По Д.С.Лихачёву выходит, что "Слово" находится в стороне от рассматриваемого им "парадоксального сочетания".

[а лаврухин]

Фрагмент 4 (стр.16):
"Литературный этикет древней Руси и связанные с ним литературные
каноны нуждаются во внимательном изучении. Многие вопросы литера­
турной формы смогут быть объяснены в результате исследования этого
специфического для средневековья явления. В данном сообщении
мы ограничились самой предварительной постановкой вопроса, отнюдь
не исчерпав всех тех проблем, которые возникают в связи с данной темой.
Предстоит еще произвести много частных и общих исследований, прежде
чем вопрос этот станет более или менее ясным как предмет изучения.
В частности, чрезвычайно важно внимательно изучить и противо­
борствующие литературному этикету явления, разрушающие литератур­
ные каноны, ибо художественные методы средневековья чрезвычайно раз­
нообразны и не могут быть сведены только к идеализации, только к нор­
мативным требованиям, а тем более к литературному этикету и литератур­
ным канонам. Всякого рода категорические и ограничивающие суждения
были бы здесь только вредны. Следует стремиться видеть явления лите­
ратурного этикета и литературных канонов во всей широте, разнообразии,
но и не преувеличивать их значения в средневековой литературе.

К о м м е н т а р и й. Рассматривая вопрос о литературном этикете Древней Руси, Д.С.Лихачёв ничего не сказал о поэме "Слово о полку Игореве". В о п р о с: почему?

[а лаврухин]

___________________________________________________________________
""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""
Д. С. Лихачев. Вопросы атрибуции произведений древнерусской литературы.
................................(в кн.: ТОДРЛ, т. XVII, 1971)....................................

Фрагмент 1 (стр.18, 18, 19. 20, 21, 22):
"Исследователь древней русской литературы, решая вопрос об автор­
стве, вынужден не отделять его от вопросов строения произведения, исто­
рии его создания, определения времени его возникновения в целом и
в отдельных частях, от судьбы текста в последующее время, от вопроса
о сохранности авторского текста и т. д. Определяя автора того или иного
произведения, исследователь обязан точно оговаривать, в чем выразилось
это авторство, где и в каких частях оно проявилось полностью, а где
частично и т. д. Простая атрибуция произведения далеко не достаточна, —
надо каждый раз конкретно определять не только автора, но и его автор­
скую работу.
Следовательно, применительно к древней русской литературе мы
должны сказать, что вопрос об атрибуции произведения есть частный
вопрос истории текста этого произведения.

(...) История древней русской литературы знает очень много примеров
недостаточно обоснованных атрибуций. Нередко болезненное стремление
к значительным выводам и «открытиям» без уравновешивающего это
стремление чувства научной ответственности приводит к поспешным,
хотя и эффектным выводам. Поскольку эффектные выводы легче всего
удаются на значительных произведениях, больше всего различного рода
атрибуций было сделано в отношении известнейших памятников. Кого
то\ько не предлагали, например, в авторы «Слова о полку Игореве»: Ми-
тусу, Бе\оволода Просовича, Кочкаря-милостника, Святослава Киевского,3
сына тысяцкого, самого князя Игоря и т. д.

(...) Очень часто исследователи, приписывающие то или иное произведение,
какому-либо известному автору, ограничиваются косвенными соображе­
ниями, не приводя решающих аргументов. Необходимо прямо сказать,
что косвенные соображения, как много бы их ни было, не могут иметь
полной силы, особенно если эти косвенные соображения в свою очередь,
опираются на гипотезы и косвенные соображения.

(...) обще неприменимо или применимо с большими ограничениями.
В статье Л. Д. Опульской «Документальные источники атрибуции ли­
тературных произведений» перечисляются данные, имеющие силу доку­
ментального свидетельства о принадлежности произведения новой лите­
ратуры тому или иному автору. Полезно привести эти данные и опреде­
лить их применимость к произведениям древнерусской
литературы.
Первое документальное свидетельство — это «полная подпись, а также
подпись общеизвестным псевдонимом». Подписи в древней Руси до
XVII в. вообще не употреблялись. Надписывание же произведения в за­
главии или в конечной приписке именем какого-либо книжника доказа­
тельной силы иметь не может, так как при этом, с одной стороны, не
было, как мы уже отмечали выше, точного разграничения авторов, компи­
ляторов, редакторов и переписчиков, а с другой стороны, произведение
могло быть приписано известному писателю (русскому или нерусскому)
для придания ему большей авторитетности.
Другим документальным свидетельством для новой литературы
Л. Д. Опульская считает составленные авторами списки собственных
произведений. Такого рода списки авторы древней Руси обычно не со­
ставляли.

(...) в древней Руси известны подборки произведений одного автора,
переписывавшихся из рукописи в рукопись как единое целое, и включение
в эту подборку того или иного произведения составляет довольно силь­
ное свидетельство в пользу принадлежности его тому же автору, что и
соседние, но полной доказательности это включение все же не имеет. До
нас дошли подборки сочинений Кирилла Туровского, Серапиона Влади­
мирского, Пахомия Серба, Максима Грека, Ивана Пересветова, Ивана
Грозного, Ермолая Еразма, различных авторов (особенно часто пропо­
ведников), однако при отсутствии других данных (хотя бы косвенных)
одно только включение в собрание сочинений не может быть убедитель­
ным, так как известны подборки, которые делались не только по признаку
принадлежности произведений одному автору, но и по признаку их тема­
тической близости. В подборку по признаку принадлежности сочинений
одному автору какой-нибудь из переписчиков мог легко вставить то или
иное заинтересовавшее его произведение, близкое по теме к остальным,
которое затем последующими переписчиками закрепилось в этом свое­
образном «собрании сочинений».

(...) Иногда в своем точно установленном произведении автор
ссылается на другое произведение как на принадлежащее ему же или на­
оборот: в произведении неатрибутированном дается ссылка на произведз-
ние атрибутированное как на принадлежащее ему же. Менее достоверны
отсылки и признания в заголовочной части произведения: «Того же инока
слово второе» или «Иное сказание того же списателя» и т. д. Меньшая
достоверность такого рода ссылок объясняется тем, что заголовочные
части произведений очень часто меняются переписчиками и компилято­
рами. Перед нами, следовательно, не «автопризнание», а мнение перепис­
чика или компилятора — мнение, вызванное при этом иногда чисто слу­
чайными обстоятельствами, случайными его соображениями.

(...) Заканчивая вопрос о сравнении «документальных свидетельств» для
атрибуции в древней русской литературе и в новой русской литературе,
необходимо отметить, что свидетельств этих для древнерусской литера­
туры значительно меньше. Каждое из свидетельств не может быть при­
нято само по себе. Необходимо соотнести его со всеми другими данными.
Это, собственно, касается и новой литературы, но особенно следует учи­
тывать это правило специалисту по древней русской литературе. Вот по­
чему, забегая несколько вперед, скажем: установить принадлежность того
или иного произведения древнерусскому автору мы можем только в ре­
зультате работы над историей текста изучаемого произведения. Только
убедительные свидетельства по истории текста могут быть и убедитель­
ными же свидетельствами в пользу той или иной атрибуции. Еще раз
повторим: атрибутировать произведение, не зная истории его текста,
в древнерусской литературе невозможно. В этом, как мы уже говорили,
специфическая сторона проблемы атрибуции в исследованиях по древне­
русской литературе".

К о м м е н т а р и й. Что можно определённого сказать об истории создания текста "Слово о полку Игореве", чтобы решать вопрос о его авторстве? - Ничего. У нас есть только две равноправные гипотезы о времени его написания: либо в XII в., либо в XVIII в.

[а лаврухин]

Фрагмент 2 (стр. 23):
"М. Д. Приселков на основании изучения состава Лаврентьевской
летописи, привлекая к этому изучению несколько десятков родственных
летописных списков, приходит к выводу, что Лаврентий механически пе­
реписывал «ветшаный» тверской летописец 1305 г. — и только. В проти­
воположность М. Д. Приселкову В. Л. Комарович на основании не менее
тщательного изучения Лаврентьевского списка и родственных летописей
приходит к выводу, что Лаврентий был самостоятельным летописцем,
менявшим текст предшествующей летописи и внесшим в нее свою исто­
рическую концепцию. Лаврентий пропустил в своей летописи обличение
в небратолюбии рязанских князей — обличение, которое острием своим
было направлено против Юрия Всеволодовича Владимирского, вставил
под 1239 г. похвалу Юрию, убрал все то, что представляло его в невы­
годном свете; вместе с тем Лаврентий упомянул в своей похвале Юрию
нижегородский Благовещенский монастырь, пострижеником которого
Лаврентий был.
Это особое отношение нижегородца Лаврентия, монаха нижегородского
Благовещенского монастыря, к владимирскому князю Юрию Всеволодо­
вичу В. Л. Комарович объясняет тем, что Юрий Всеволодович был осно­
вателем Нижнего Новгорода и Благовещенского монастыря. Лаврентий
составлял свою летопись по инициативе нижегородского архиепископа
Дионисия в связи с учреждением им второго на Руси архиепископства
в Нижнем Новгороде. Следовательно, для В. Л. Комаровича Лаврентий
не переписчик, а летописец, внесший в свою летопись довольно определен­
ные взгляды на историю Нижнего Новгорода и Владимирского
княжества."
Таким образом, для установления авторства в ряде случаев необхо­
димо восстанавливать историю текста произведения и точно определять
характер и объем работы предполагаемого автора.

К о м м е н т а р и й. А какие у нас есть основание приписывать авторство так называемого "Поучения Владимира Мономаха" именно Владимиру Мономаху? - По Д.С.Лихачёву, когда у нас нет документированной истории написания этого текста, находящегося только в составе Лаврентьевской летописи, выходит, что могут быть и другие варианты.

[а лаврухин]

Фрагмент 3 (стр.28-29):
"Как это ни странно, но одно из самых достоверных свидетельств о при­
надлежности сочинения тому или иному автору, редактору или перепис­
чику извлекается из тайнописных записей. Мне неизвестно ни одного слу­
чая, когда бы указания тайнописи оказались неправильными. Объясняется
это, как мне кажется, тем обстоятельством, что тайнописных записей об ав­
торе не делали переписчики или их редакторы. Тайнописью запечатлевали
свои имена только сами авторы или те, кто считали себя причастными к ав­
торству (поэтому-то в тайнописи встречаются указания на русских авторов
и редакторов, но нет указаний на переводных авторов). Делалось это из
скромности. Очевидно, две тенденции боролись в составителях тайнопис­
ных записей: желание запечатлеть свое имя как автора или редактора и
переписчика и сознание нескромности этого желания. Именно эгои борь­
бой и вызывалось, очевидно, это типично средневековое явление — тайно­
писные записи о себе древнерусских писателей. Как бы то ни было, пси­
хологическая борьба эта могла быть только у лиц, прямо причастных к со­
зданию произведения или рукописи, и поэтому мы можем доверять этим
записям.
Своеобразный вид тайнописи представляют собой акростихи. Акро­
стихи были известны еще греческим авторам служб и канонов. В этих акро­
стихах они оставляли признаки своего авторства. Но особенно распрост­
ранились на Руси акростихи в XVII и XVIII вв., с развитием стихотвор­
ства, с одной стороны, и барочной модой на всякого рода замыслозатые и
фигурные стихи — с другой. Особенно интересен случай, обнаруженный
известным исследователем рукописных песенников XVII и XVIII вв.—
А. В. Позднеевым, со стихотворцем Германом. Здесь в акростихи оказа­
лось записанным не только имя стихотворца, но и некоторые данные его
биографии. А. В. Позднеев пишет: «Акростих образуется из начальных
букв каждого столбца, читаемых или сверху вниз, или слева направо.
Число акростихов в песне может быть: а) один, б) два (в этом случае пер­
вый читается в верхних строках столбцов сверху вниз, а второй — в ниж­
них— слева направо) и в) даже, изредка, — три».

(...) Как бы ни была убедительна атрибуция произведения по тайнописи,
она не снимает необходимости опереться на историю текста, ибо характер
работы автора, редактора или переписчика, объем произведения, вид его
и прочее все равно требуют своего установления, без чего невозможна
атрибуция. Только тогда, когда мы переходим к произведениям нового
времени с их стаби\ьным текстом и четкими представлениями об авторстве,
возможна «чистая атрибуция». К таким произведениям со стабильным тек­
стом относятся стихотворения. Вот почему атрибуция по акростихам не­
типична для древней русской литературы."

К о м м е н т а р и й. Д.С.Лихачёв, говоря об акростихах древней Руси, ничего не сказал о их существовании в XII в., он указал лишь на XVII в. Тогда как же быть с акростихами в тексте "Слово о полку Игореве"?

[Лемурий]

Как и писал выше, многие выводы, как-то "скоморох" - автор цитат из церковной литературы, написанных в повествовательной форме в СДЗ или "сила народного образования" в "не церковной" поэме СПИ - это всё продукты атеистической эпохи, оставившие, к сожалению, "глубокие колеи" для новых исследователей.

Акростих

Акростих или "краегранесие," "краестрочие" представляет собою характерную отличительную особенность нашей гимнографии, в частности, творчества канонов. Акростих заимствован из нехристианской поэзии и очень древнего происхождения. Это — чисто внешнее, техническое украшение канона, или иной гимнографической поэмы. Он обычно, при сочетании начальных букв только ирмосов или только тропарей, или и ирмосов и тропарей вместе, дает какую-либо фразу, относящуюся к тому же празднуемому событию, или же очень часто, что особливо ценно, открывает имя автора канона. Не имея никакого богослужебного употребления и никак не выделяясь заметным образом для слуха молящихся, он, тем не менее, важен, как свидетельство о времени написания или же о самом поэте...
----------
Киприан Керн. Литургика. Гимнография и эортология

[а лаврухин]

Фрагмент 4 (31-32):
"В какой мере при определении автора произведения могут быть при­
няты во внимание индивидуальные особенности стиля? И в этой области
вопрос гораздо более сложен, чем в литературе нового времени.
По поводу атрибуции текстов нового времени по стилистическим осно­
ваниям В. В. Виноградов [ В. В. Виноградов . Лингвистические основы
научной критики текста. — Вопросы языкознания, 1958, № 2, сто. 21.]
пишет: «Самое основное, сложное и трудное
в этом методе атрибуции — исторически оправданное, стилистически на­
правленное и филологически целесообразное применение принципа из­
бирательности характеристических речевых примет индивидуального
стиля». И далее: «Метод узнавания автора текста по характеристическим
приметам его стиля требует точного отграничения индивидуально-типиче­
ских примет от того, что имеет более широкое употребление в литератур­
ном обиходе того времени».
Между тем в пределах до XVII в. индивидуальные особенности стиля
сказываются значительно слабее, чем в литературе нового времени. Про­
исходит это не только потому, что тексты в древнерусской литературе
очень подвижны и «чистый авторский текст-» доступен исследователю древ­
ней русской литературы только в редких случаях, но и потому еще, что
авторское начало вообще слабее сказывается в древней литературе, чем
в новой. Здесь сильнее дают себя знать воля заказчика произведения, тре­
бования жанра и в особенности требования литературного этикета. Так,
например, произведения одного и того же автора, но написанные в разных
жанрах, могут отстоять друг от друга по особенностям стиля гораздо
больше, чем произведения разных авторов, но написанные в одном жанре."

К о м м е н т а р и й. Автор "Слова" - писатель с яркими индивидуальными особенностями стиля, что, как отмечает Д.С.Лихачёв, крайне маловероятно до времени XVII века.

[а лаврухин]

Фрагмент 5 (стр.33):
"(...) М. Д. Приселков принял за индивидуальную манеру
составителя семейной хроники Ростиславичей — игумена Моисея то, что
по существу являлось только трафаретом литературного этикета в приме­
нении к умершему князю. М. Д. Приселков пишет: «Проглядывая текст
киевского свода 1200 г., мы невольно останавливаемся на частом примене­
нии к случаям упоминаний смерти того или иного князя приписки элеги­
ческого тона, как напр.: „и приложися к отцам, отдав обьщий долг, его же
несть убежати всякому роженому" (1172 г.) или „и приложися к отцемь
своим и дедом своим, отдав общий долг, его же несть убежати всякому
роженому" (1179 г.). Такие же приписки идут и дальше: под 1180 и под
1198 гг. Поскольку все эти приписки связаны с упоминанием смертей
братьев Рюрика (под 1172 г. — Святослава; под 1179 г.—Мстислава; под
1180 г.—Романа; под 1198 г.—Давыда), т. е. относятся к семейной хро­
нике Ростиславичей, они могут свидетельствовать только о том едином ав­
торе, который писал эту хронику и которого мы определили как состави­
теля всей летописной сводной работы 1200 г., т. е. Моисея».
Все построение М. Д. Приселкова рушится как только мы убедимся
в том, что те же выражения применены в Ипатьевской летописи и после
1200 г., например под 1289 г. в некрологической статье о Владимире Ва-
сильковиче Волынском. Литературный трафарет был принят М. Д. Присел-
ковым за черту индивидуального стиля!"

К о м м е н т а р и й. М.Д.Присёлков, говоря об авторстве игумена Моисея в отношении записей о смерти князей Ростиславовичей, выделяет особый стиль Ипатьевской летописи: так писано только здесь, и в других летописях писано по-другому.
Д.С.Лихачёв усматривает в выводах М.Д.Присёлкова ошибочное суждение, ибо в записях под 1289 г. (т.е. со времени прежних записей времени игумена Моисея от 1200-х годов прошло много лет, чтобы запись 1289 г. принадлежала именно игумену Моисею: так долго люди не живут) наблюдается всё те же литературные приёмы (трафареты), что и в записях 1200-х годов. Но возникает вопрос: почему наблюдаемые "литературные трафареты" Ипатьевской летописи не повторяются "литературными трафаретными" других летописей (Д.С.Лихачёв не приводит образцов "литературных трафаретов" из других источников)?
Ипатьевская летопись дошла да нас в списке середины XV-го века. Следовательно, мы можем сделать предположение, что "литературные трафареты" именно Ипатьевской летописи - это проявление индивидуального стиля редактора (писателя, сочинителя, фантазёра) середины XV-го века.

[Лемурий]

К о м м е н т а р и й. Автор "Слова" - писатель с яркими индивидуальными особенностями стиля, что, как отмечает Д.С.Лихачёв, крайне маловероятно до времени XVII века.

"постави Изяславъ митрополитомъ Клима Смолятича выведъ изъ Заруба бѣ бо черноризечь скимникъ и бысть книжникъ и философь якоже в Рускои земли не бяшеть... " (Ипат. 1147)

«поставиша себе митрополита Киеву и всей Руси инока Клименьта Смолнянина, выведше его изъ молчялныа келии его. Бе бо сей по премногу [любя] безмлъвие, и удоляяся отъ всехъ, и прилежа молитве и прочитанию божественыхъ писаний, и бе скимникъ, и зело книженъ, и учителенъ, и философъ велий, и много писаниа написавъ предаде …» (Никон. 1147)