"Слово о полку Игореве" и XVIII в.

[а лаврухин]

Фрагмент 6 (стр.164-165):
"В сборниках Ефросина помещены и два крупных памятника ориги­
нальной русской светской литературы того времени—«Задонщина» и
«Повесть о Дракуле». Нам нет необходимости характеризовать здесь эти
два хорошо известных произведения; ограничимся только указанием на
близость их к интересам Ефросина. В «Задонщине» Ефросина, несо­
мненно, привлекал ее народно-поэтический характер, идущий еще от ее
великого прототипа — «Слова о полку Игореве». Уже И. И. Срезневский,
познакомившийся с текстом «Задонщины» в КБ-9 сразу же после откры­
тия его Варлаамом, отметил, что искажения текста в этом списке (как и
в другом, ранее известном списке XVII в.) таковы, что заставляют пред­
полагать переписывание не с книги или тетради, а по памяти; он пришел
к выводу, что «Задонщина» распространялась как былина или сказка —
устным путем. Вывод И. И. Срезневского принял и В. Ф. Ржига, иссле­
довавший «Задонщину» по трем новым спискам, неизвестным И. И. Срез­
невскому. Предположение об использовании Ефросином при написании
«Задонщины» устных источников вполне согласуется с тем, что мы знаем
об этом книгописце, сохранившем в своих сборниках такие явно устные
памятники, как загадки-притчи, «Слово о хмеле» и др. Тема борьбы с та­
тарским игом была особенно близка Ефросину — мы уже знаем его хро­
нологические записи на эту тему, знаем, что даже библейского Самсона
он заставил драться с татарами. Библиографические наклонности Ефро­
сина побудили его сблизить «Задонщину» с близкими ей по характеру
литературными произведениями, каким было «Слово о погибели Рускыя
земли», отрывок из которого вставлен, как известно, в состав «Задон-
щины» Ефросина.
Типично светским литературным памятником была и «Повесть о Дра-
куле», дважды переписанная Ефросином. Литературное значение этого
памятника заключается прежде всего в том, что автор его, может быть
впервые в русской литературе, порвал с традиционной трактовкой
центрального персонажа либо как благочестивого героя, либо как черного
злодея и тем самым предвосхитил «открытие человеческого характера»
в русской литературе XVII в.(...).
(...) «Задонщина» и «Повесть о Дракуле» — литературные памятники со­
вершенно различного типа. Но в одном отношении их судьба была схо­
жей. «Повесть о Дракуле» дошла до нас в списке Ефросина; наряду
с ним сохранился еще один список этого памятника конца XV—начала
XVI в. (ГБЛ, Рум. 358); все остальные списки относятся уже к XVII в.
Древнейший список «Задонщины» также принадлежит Ефросину; сохра­
нился один список конца XV—начала XVI в. (ГИМ, № 3045); далее
традиция прерывается, и новый список относится уже к концу XVI—на­
чалу XVII в. Та же судьба постигла, наконец, и третий памятник,
переписанный Ефросином, — «Сказание об Индийском царстве»: и здесь
сохранился список Ефросина и его младший современник конца XV—
начала XVI в. (ГБЛ, Волок. 309); все последующие дошедшие до нас
списки — не ранее XVII в."

К о м м е н т а р и й. В том фрагменте статьи Я.С.Лурье говорит:
1) В «Задонщине» Ефросина, несо­мненно, привлекал ее народно-поэтический характер, идущий еще от ее
великого прототипа — «Слова о полку Игореве»;
2) Предположение об использовании Ефросином при написании «Задонщины» устных источников вполне согласуется с тем, что мы знаем об этом книгописце, сохранившем в своих сборниках такие явно устные памятники, как загадки-притчи, «Слово о хмеле» и др.
Как видно, перед нами стоит выбор: или "Задонщина" Ефросина своим "фольклором" обязана "Слову", или "Задонщина" Ефросина свой "фольклор" находила в устных источниках.

[а лаврухин]

Фрагмент 7 (стр.167-168):
"Какое место занимало светское направление в русской общественной
мысли второй половины XV в., в идеологической борьбе этого периода?
Несомненно, что еретическое движение конца XV в. было тесно связано
•со светским направлением и выросло из него: как и Ефросин, еретики
интересовались науками (историей, языкознанием, астрономией), исполь­
зовали фрагменты античной (Менандр) и нехристианской литературы
(«Шестокрыл», «Логика» Маймонида — Аль-Газали). Но ересь была
лишь крайней, наиболее радикальной формой светского направления.
В какой-то мере научными и литературными интересами того времени
были затронуты и враги ереси — деятели новгородского Геннадиевского
кружка или Волоколамского монастыря, где было переписано, например,
«Сказание об Индийском царстве». Как и Ефросин, сподвижники Иосифа
Волоцкого интересовались пасхально-астрономическими статьями и эсха­
тологической литературой. С другой стороны, и сам Ефросин, как мы уже
отмечали, был ие чужд некоторого интереса к церковно-полемическим во­
просам и переписывал, например, противоиудейские сочинения. Исполь­
зование Ефросином некоторых мистических сочинений исихастов сбли­
жало его и с другим направлением конца XV в., остававшимся в рамках
церковной ортодоксии, — направлением Нила Сорского.
Но сходясь с Ефросином в интересе к отдельным литературным па­
мятникам, последователи Иосифа Волоцкого и Нила Сорского расходились
с ним в главном. Все они отрицали в принципе занятие «неполезными по­
вестями» и светскими науками, не связанными с богословием. В этом от­
ношении чрезвычайно характерно известное замечание Нила Сорского
в послании его сподвижнику Гурию Тушину: «Писания бо многа, но не
вся божественна суть». В другом месте нам уже приходилось доказывать,
что слова эти, традиционно понимаемые в историографии как протест
против некритического использования иосифлянами «святоотеческой» и
апокрифической литературы, никакого отношения к Иосифу Волоцкому и
иосифлянам не имеют: послание написано в конце 70—начале 80-х годов
XV в., когда не только не было никакого особого иосифлянского направ­
ления, но даже сам монастырь Иосифа только начал создаваться. Пре­
достерегая против чтения не-«божественных» писаний, Нил стремился
уберечь Гурия от опасности «заблудити от истиннаго пути». Какую лите­
ратуру имел в виду Нил? Крайняя опасность «заблуждения» — это, ко­
нечно, ересь, но путь к ней вел через чтение не-«божественной» литера-
туры. Трудно не вспомнить здесь человека, который в то же самое время
в том же самом Кирилловом монастыре переписывал сборники, обильно
содержавшие «ложные» и «злые» сочинения, «басни и кощюны» и такие
произведения, которых нельзя было читать «в зборе» и «являть» многим.
Связь между чтением не-«божественной» литературы и опасностью
«заблуждения от истиннаго пути», очевидно, понималась многими идео­
логами господствующей церкви. Именно поэтому разгром ереси в начале
XV в. оказался роковым событием и для всего светского направления
в русской литературе. Изучая многочисленные рукописные сборники
XVI в. (и именно «четьи» сборники, предназначенные для чтения, а не для
богослужебных нужд), мы ощущаем всю глубину различия между ними и
ефросиновскими сборниками. Принцип «писаниа многа, но не вся боже­
ственна суть» восторжествовал. В сборниках Гурия Тушина, Нила Полева,
Вассиана Кошки, Феодосия, Нифонта Кормилицына, будущего митропо­
лита Макария и других книгописцев XVI в. мы не найдем ни светских по­
вестей, ни «басней и кощюнов», ни научных статей ефросиновских сборни­
ков. Наряду с уже перечисленными памятниками русской литературы из
рукописной традиции X VI в. выпало и «Хожение за три моря» Афанасия
Никитина.
Идеологические сдвиги начала X VI в. означали не только поражение
ереси как одного из религиозно-общественных движений, но и победу гос­
подствующей феодально-христианской идеологии над всеми противостоя­
щими ей силами. Укрепившаяся в XVI в. религиозная идеология была
идеологией крайне нетерпимой и не допускавшей никаких шатаний и «су-
мнений». Светская научно-поэнавателыная и художественная литература, от­
разившаяся в сборниках Ефросина, должна была исчезнуть со страниц ру­
кописных сборников. Она исчезла более чем на столетие, пока новые обще­
ственные сдвиги XVII в. не привели к возрождению научных и литератур­
ных интересов на Руси."

К о м м е н т а р и й. В тексте "Слова" есть такая фраза: "не худа гнезда Шестокрилицы". Из маиериалов статьи Я.С.Лурье видно, что "Шестокрыл" (от него производная "Шестокрилицы") - это оккультная по своему содержанию книга; читатели этой еретической книги и будут называться "Шестокрилицами". В "Путешествии" Афанасия Никитина есть такое слово : "худо", что в переводе с персидского означает "божество", "божественный". Тогда применительно к тексту "Слова" выражение "не худа" может прочитываться как <<не-"божественный">>, или "безбожный". Теперь вся рассматриваемая фраза поэмы будет иметь следующее значение: <<безбожные читатели "Шестокрыла">> - оккультисты XVIII века.

[Лемурий]

К о м м е н т а р и й. В тексте "Слова" есть такая фраза: "не худа гнезда Шестокрилицы". Из маиериалов статьи Я.С.Лурье видно, что "Шестокрыл" (от него производная "Шестокрилицы") - это оккультная по своему содержанию книга; читатели этой еретической книги и будут называться "Шестокрилицами". В "Путешествии" Афанасия Никитина есть такое слово : "худо", что в переводе с персидского означает "божество", "божественный". Тогда применительно к тексту "Слова" выражение "не худа" может прочитываться как <<не-"божественный">>, или "безбожный". Теперь вся рассматриваемая фраза поэмы будет иметь следующее значение: <<безбожные читатели "Шестокрыла">> - оккультисты XVIII века.

Александр, Вы же намедни писали:

Я.С.Лурье, занимаясь литературой Древней Руси, ни строчки не оставил о "Слове о полку Игореве". Почему?

Так писал Я.С. Лурье про "Шестокрилци" из СПИ или не писал ни строчки? Вы уж определитесь.

Что касается оккультной литературы XVIII века как "кладезь знаний" - смею Вас заверить, что была и ЦЕРКОВНАЯ литература XI-XIIвв со значением "СЕРАФИМЫ".

[а лаврухин]

Здравствуйте, уважаемый Лемурий.

К о м м е н т а р и й. В тексте "Слова" есть такая фраза: "не худа гнезда Шестокрилицы". Из маиериалов статьи Я.С.Лурье видно, что "Шестокрыл" (от него производная "Шестокрилицы") - это оккультная по своему содержанию книга; читатели этой еретической книги и будут называться "Шестокрилицами". В "Путешествии" Афанасия Никитина есть такое слово : "худо", что в переводе с персидского означает "божество", "божественный". Тогда применительно к тексту "Слова" выражение "не худа" может прочитываться как <<не-"божественный">>, или "безбожный". Теперь вся рассматриваемая фраза поэмы будет иметь следующее значение: <<безбожные читатели "Шестокрыла">> - оккультисты XVIII века.

Александр, Вы же намедни писали:

Я.С.Лурье, занимаясь литературой Древней Руси, ни строчки не оставил о "Слове о поллку Игореве". Почему?

Так писал Я.С. Лурье про "Шестокрилци" из СПИ или не писал ни строчки? Вы уж определитесь.

Вы правы: в этих двух фразах в отношении Я.С.Лурье я высказываю противоречивые суждения.
Да, он написал о "Слове" одну фразу, где высказывается о зависимости "Задонщины" от "Слова". Из этой зависимости следует и древнее происхождение "Слова". Но ведь после этого всего лишь одного упоминания о "Слове", и то только в связи с "Задонщиной", Я.С.Лурье стал говорить о фольклорности "Задонщины" в таком ключе, что только что обозначенная зависимость фольклорности "Задонщины" от фольклорности "Слова" перестаёт быть обязательной.
Вот тут и наступает момент выбора:
1) либо фольклорность "Задонщины" зависит от фольклорности "Слова";
2) либо фольклорность "Задонщины" сама по себе, и упоминание "Слова" в связи с "Задонщиной" - это дань времени, когда публично говорить о версии Зимина в положительном ключе было предосудительно и наказуемо.

Что касается оккультной литературы XVIII века как "кладезь знаний" - смею Вас заверить, что была и ЦЕРКОВНАЯ литература XI-XII вв со значением "СЕРАФИМЫ".

Конечно была. Я ведь предлагаю своё толкование "Шестокрилици" только для версии написания "Слова" в XVIII в. Или, моё толкование НИЧЕГО НЕ ДОКАЗЫВАЕТ, оно является только возможностью или только СЛЕДСТВИЕМ рассматриваемой версии.

[а лаврухин]

___________________________________________________________________________________
""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""
Н. А. Казакова. Книгописная деятельность и общественно-политические взгляды Гурия Тушина.
...................................... (в кн. ТОДЛ, т. XVII, 1961) ............................................

Фрагмент 1 (стр.170-171-172):
"Гурия Тушина как адресата известного послания Нила Сорского упо­
минает А. С. Архангельский, ограничившийся замечанием о том, что Гу­
рий, инок Кирилло-Белозерского монастыря, одно время был в нем игу­
меном, пользовался большим уважением и имел своих учеников.

(...)Гурий Тушин, в миру Григорий, происходил из боярского рода Кваш­
ниных; фамилию Тушин он получил по прозвищу своего прадеда «Туша».6
В 1478 или 1479 г., приблизительно в возрасте 23—26 лет, он принял по­
стрижение в Кирилло-Белозерском монастыре от игумена Нифонта. В Ки-
рилло-Белозерском монастыре Гурий Тушин сблизился с Нилом Сорским
чей скит находился недалеко от монастыря, и стал его учеником и после­
дователем (установить время сближения Гурия с Нилом Сорским за от­
сутствием каких-либо даже косвенных указаний источников нельзя).
В 1484 г., через пять лет после своего пострижения, Гурий становится
игуменом.

(...)Во всяком случае
никаких указаний на связь Гурия в какой-либо период его жизни
с удельнокняжеской оппозицией не имеется; что касается отношения к Гу­
рию великокняжеской власти, то оно было вполне благожелательным. Об
этом свидетельствует дар Василия III Гурию Тушину — Евангелие, на по­
следнем листе которого рукою Гурия записано: «Сие Еуангелие дал князь
великий Василей Гурию Кирилловскому Тушину».
Евангелие, подаренное Василием III Гурию Тушину, отличается высо­
кой художественностью оформления: оно украшено изящным плетеным
орнаментом и миниатюрами, на которых легкие, исполненные благородного
изящества фигуры евангелистов вставлены в великолепное арочное обра­
мление, а обычный для миниатюр золотой фон заменен тонким орнамен­
том, образующим ковровый узор. А. Н. Свирин в своем исследовании
древнерусской миниатюры, отмечая художественную ценность интересую­
щего нас Евангелия, ставит его миниатюры в один ряд с миниатюрами
таких известных евангелий, как Евангелие Феодосия (сына Дионисия)
1507 г. и Бирева 1531 г. Миниатюры этих трех евангелий он рассматри­
вает как отражение дионисиевской традиции в области русской книжной
миниатюры первой половины X VI в. Несомненно, что факт
дарения Василием III такого ценного Евангелия старцу, не являвшемуся
руководителем монастыря, свидетельствует о большом уважении к нему
со стороны великого князя, уважении, возникшем не вдруг и не случайно

(...)Игуменство Гурия Тушина продолжалось недолго — всего девять ме­
сяцев, но до конца своей жизни он не оставлял Кирилло-Белозерский
монастырь, где и умер 8 июля 1526 г., на восьмом десятке лет, окружен­
ный всеобщим уважением. Об уважении и влиянии, которыми пользо­
вался Гурий Тушин в монастыре, свидетельствуют записи в одном ки-
рилло-белозерском сборнике о смерти не только самого Гурия и его
сестры, но и его учеников — старцев Симеона, Герасима, Филофея.".

К о м м е н т а р и й. Этот фрагмент ещё раз высвечивает то , что Кирилло-Белозерский монастырь был широко известен в пределах Московского государства, И А.И.Мусин-Пушкин, интересуясь древними рукописями, должен был посетить стены знаменитого монастыря и осмотреть его книгохранилище.

[а лаврухин]

Фрагмент 2 (стр.181):
"Мы не знаем, был ли Гурий Тушин лично знаком с Максимом Гре-
ком, но несомненно, что кирилло-белозерский книгописец внимательно сле­
дил за литературной деятельностью ученого грека.
Возможно, что вначале Максим Грек привлек внимание Гурия Тушина
как выходец с Афона. Интерес к Афону, к афонской литературе был при­
вит Гурию Тушину еще Нилом Сорским, и Тушин сохранял его и после
смерти последнего. Памятники афонской литературы, привозившиеся
на Русь, сразу же попадали в орбиту внимания Гурия Тушина. Так, едва
старец Исайя, приехавший в 1517 г. с Афона, привез в Москву Житие
Саввы Сербского, как в Кирилло-Белозерском монастыре появляется спи­
сок Жития руки Гурия Тушина. Вероятно, протографом для списка Гу­
рия послужил экземпляр Жития, подаренный Кирилло-Белозерскому мо­
настырю монахом Чудова монастыря Михаилом Медоварцевым, будущим
помощником Максима Грека по переводу богослужебных книг. Из дарст­
венной записи следует, что Михаил Медоварцев списал свой экземпляр
непосредственно с Жития, привезенного Исайей.
Естественно, что живейший интерес должна была вызвать у Тушина
переводческая деятельность Максима Грека, имевшая целью исправление
богослужебных книг. К переводам Максима Грека Гурий Тушин относился
положительно. Доказательство этому — та быстрота, с какой появлялись
списки Тушина с переводов богослужебных книг Максима Грека: в 1520 г.
Максим Грек при помощи приставленного к нему переводчика Власа за­
канчивает свой перевод Толкового Апостола, а в 1520—1524 гг. в Ки-
рилло-Белозерской библиотеке «мелся уже список этого перевода, сделан­
ный Гурием Тушиным.
Можно полагать, что у Гурия Тушина встречали сочувствие не только
переводы Максима Грека, но и некоторые аспекты его публицистической
деятельности."

К о м м е н т а р и й. Как видно, Максим Грек, итальянец по происхождению, взялся за исправление богослужебных книг, руководствуясь грамматическими учениями итальянских философов. А в Древней Руси была своя "грамматическая наука" - Дух Буквы, её музыка, её душа; у итальянцев же - всё шло от ума, им нужна была логика, объяснение от разума. Вот откуда родом книжная смута на Руси, приведшая к так называемой церковной реформе Никона XVII века - из Ватикана.

[а лаврухин]

_________________________________________________________________________________
""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""
..................Н. С. Сарафанова. "Прение верного инока с отступником". .......................
.......................(Из истории старообрядческой литературы XVII в.).............................
.......................................(в кн. ТОДРЛ, т.XVII, 1961).........................................

Фрагмент 1 (стр.281, 283):
"«Прение» привлекает внимание и как памятник истории начального
периода старообрядчества — 70-х годов XVII в. (оно дает материал для
характеристики «властей» и методов их расправы со старообрядцами), и
как своеобразное произведение старообрядческой литературы, в котором
нашли отражение новые принципы повествования, возникшие в старооб­
рядческой литературе того времени.
Находится «Прение» в той же тетради сборника, что и два других
старообрядческих сочинения, известных в единственном списке в дефект­
ном виде: «Письмо неизвестного лица из заточения (1685 г.)» и письмо
инока Епифания, опубликованное А. К. Бороздиным. Все эти три сочи­
нения расположены вместе, следуют одно за другим на лл. 35—39 об.,
написаны одним и тем же скорописным почерком конца XVII в. и образуют
единую группу в составе сборника.
«Прение верного инока с отступником» дошло до нас неполностью:
вследствие утраты предшествующих листов недостает начала его, текст
начинается со слов: «Верный же инок начат ему глаголати.. .». При позд­
нейшем переплете рукописи листы были перебиты (их надо читать в сле­
дующее порядке: лл. 37 об., 37, 38—39 об.).

(...)Какие же это особенности?
В «Прении верного инока с отступником», кроме двух спорящих героев,
присутствует еще и третье лицо — автор. Автор выступает как очевидец,
свидетель этого спора: «верный ... иам про их козни много на пользу ду­
шам сказал. Аз же, грешный, и вам не поленихся се известно сотворит«».
Авторское «я» сообщает всему рассказу о споре «верного» с «отступни­
ком» особо доверительный, интимный тон. Повествование от лица рассказ­
чика-очевидца не встречается в обширной литературе «прений». Это один
из характерных приемов старообрядческой литературы, широкое исполь­
зование которого было вызвано отчасти чисто практическими задачами
убеждения, стоявшими перед ней. Так, в «Прении» этим литературным
приемом достигались две цели. Во-первых, это было лишним свидетель­
ством правдивости, достоверности того, о чем только что поведал автор. Во-
вторых, автор получал возможность прямо, «в лоб» высказать свое отно­
шение к рассказанному: «я нам даждь, владыко, утверженьем быти во еди­
ной истинной вере и не прелагатися, якоже они, отступницы». Отмеченная
особенность «Прения» имеет принципиальное значение для изучения ста­
рообрядческой литературы: она является выражением особой тенденции
в развитии художественных норм старообрядческой литературы — прин­
ципа автобиографизма.
Писатель нарушает традицию книжного стиля «прения» и тем, что
стремится иногда передать спор с помощью оборотов устной речи. Так,
«отступник» спрашивает у своего противника: «И ноне что мя новым
нынешним крещением поносиши?» — или кратко отвечает: «Аз убо по ны­
нешней новой вере паки бы прекрестился». Особенно интересна в этом
отношении заключительная часть спора, когда «отступник» начинает гро­
зить «верному» расправой «властей»: «власти те на вас добры, немного
дают говорить, рот-от у вас затыкают кулаками, а иное-камением в зубы,
да и бороды теребить горазды. Да кабы и ты попал им в руки, был бы ты
мякок» и т. д. Просторечие в данном случае выступает как своего рода
средство характеристики, показатель невежественности, «грубости» «отступ­
ника», но само стремление фиксировать разговорную речь в литературном
произведении весьма знаменательно для старообрядческой литературы."

К о м м е н т а р и й. Как видно, старообрядческая литература вводит в повествование его Автора. Но Автор произведения уже есть в тексте "Слова о полку Игореве". Вопрос: насколько характерно присутствие Автора в тексте его произведения для литературы XII и XVIII веков.

[а лаврухин]

_________________________________________________________________________________
""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""
С. Н. Колобанов. Обличие княжеских междоусобий в поучениях Серапиона Владимирского.
................................... (в кн. ТОДРЛ, т. XVII, 1961) ...........................................

Фрагмент 1 (стр.329):
"Творчество Серапиона Владимирского было тесно связано с жизнью
своей эпохи. Событием, в наибольшей степени поразившим воображение
писателя, явилось татаро-монгольское нашествие. Оно нашло отражение
во всех пяти дошедших до нас поучениях Серапиона.
К числу малоизученных вопросов творчества Серапиона относится во­
прос об отражении в его «словах» княжеских междоусобий второй поло­
вины XIII в. Исследователи и авторы общих курсов литературы почти не
останавливались на этом вопросе. Лишь M. H. Сперанский впервые ука­
зал на то, что Серапион «подразумевал удельные распри князей». Отго­
лоски общественных событий второй половины XIII в. в творчестве Сера­
пиона несколько более подробно рассмотрены новейшими исследовате­
лями — М. Горлиным и Н. К. Гудзием. Однако и они не останавливались
специально на теме княжеских междоусобий. Наконец, в новейшем курсе
литературы лишь указано на то, что Серапион заботился «о воспитании
у населения чувства патриотизма и гражданской солидарности».

К о м м е н т а р и й. Как видно, Серапион Владимирский в своих поучениях говорит о том же, что и Автор "Слова о полку Игореве". И странно видеть, что Н.К.Гудзия, исследуя творчество этого древнерусского писателя, не счёл нужным даже упомянуть о гражданской позиции Автора "Слова". А ведь сколько у них схожего, но при этом нет и следов взаимного влияния друг на друга, как будто бы "Слова" не существовало...

[а лаврухин]

Фрагмент 2 (стр.332-333):
"Таким образом, в тот период политика русских князей находилась
в зависимости от татарских поработителей и направлялась татарскими
ханами с помощью постоянной военно-политической организации — бас-
качества. В то же время установившаяся система татарского владычества
не препятствовала князьям в их междоусобной борьбе.
Следовательно, на фоне исторической обстановки тех лет становится
более понятным смысл обращений Серапиона к слушателям. В этих обра­
щениях писатель стремился разъяснить современникам истинные причины
постигших их бедствий. Он видел причины порабощения не только
в «божьих казнях»-—нашествии татар, обрушившихся на «грешных»
современников, но и в непримиримой вражде русских князей. Поэтому
картины нашествия у Серапиона не обособлены от его страстных обличе-
ний. Он взывал к исправлению, рисуя трагические картины разоренной
Русской земли и используя при этом примеры живой действительности
70-х годов XIII в. Но призывы к покаянию и очищению от грехов в «сло­
вах» Серапиоиа сливались с гневным осуждением «земной» причины,
повлекшей за собой порабощение Руси, — княжеских междоусобий.
Из поучений Серапиона, сильных патриотизмом содержания, вырисо­
вывается облик автора не только как «духовного пастыря» церкви, но и
как писателя, исторически правильно понимавшего свою задачу в один
из сложных и тяжелых для древней Руси периодов".

К о м м е н т а р и й. По материалам статьи С.Н.Колобанова создаётся впечатление того, что Древняя Русь не знала ни "Слова о полку Игореве", ни его Автора.

[а лаврухин]

_________________________________________________________________________________
"""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""
Д. С. ЛИХАЧЕВ. Изучение состава сборников для выяснения истории текста произведений.
.................................... (в кн. ТОДРЛ, т.XVIII, 1962 г.) .......................................

Фрагмент 1 (стр.3):
"Большинство древнерусских литературных произведений дошло до нас
в составе сборников (кодексов). Связь, которая существует между дошед­
шими до нас литературными произведениями и составом включивших их
в себя сборников, может быть очень различна — от самой тесной по содер­
жанию до минимальной, от исторически сложившейся до случайно создав­
шейся в единственном списке в результате механической работы последнего
писца или даже просто переплетчика, соединившего различные по содержа­
нию и разновременные рукописи.
Изучение исторически сложившихся сборников с устойчивым или с от­
носительно устойчивым составом открывает новый, дополнительный источ­
ник для восстановления истории текста входящих в них литературных
произведений, а также для суждения о литературных вкусах читателей и
переписчиков, для выяснения того, как понимался древнерусскими чита­
телями и переписчиками жанр произведения, его идейный смысл и пр.
К сожалению, необходимость изучения состава некоторых сборников и
особенно того явления, которое мы в дальнейшем будем называть «кон­
воем» памятника, недостаточно осознается еще историками древнерусской
литературы. Памятники древнерусской литературы издаются по большей
части без указания на их текстологическое окружение в списках. Не ясно
также, что именно необходимо изучать в этом текстологическом окружении."

Фрагмент 2 (стр.11-12):
"Итак, изучение истории текста произведения в тесной связи с его ок­
ружением в составе сохранившихся рукописей должно быть признано од­
ной из важных задач историков древней русской литературы. Если про­
изведение сохранилось не в одном списке, то рассмотрение текстологиче­
ского конвоя должно быть признано обязательным для всякой текстоло­
гической работы над ним.
Между тем в исследовании памятников древней русской литературы
еще очень часты случаи, когда даже произведение, заведомо встречаю­
щееся в текстах летописей или хронографов, изучается вне состава этих ле­
тописей и хронографов — как будто бы оно имело самостоятельную исто­
рию. В самом деле, отдельные отрывки из летописей и хронографов легко
могут быть приняты за особые повести «по ощущению» и изучаться от­
дельно (так, например, случилось с двумя летописными рассказами о взя­
тии Москвы Тохтамышем). Такого рода «изучение» летописных расска­
зов не имеет никакой ценности. Но даже если произведение находится не
в летописи, а в сборнике, состоящем из отдельных памятников, ценность
его изучения может быть утеряна или в значительной степени уменьшена
при недостаточном внимании к общему составу сборника.
Необходимость комплексного подхода к изучению текста произведений
ставит перед историками древней литературы целый ряд новых задач.
В частности, необходимо вернуться к текстологическому изучению очень
многих древнерусских произведений, встречающихся в сборниках. Так, на­
пример, уже давно было обращено внимание на состав Мусин-Пушкин­
ского сборника, в котором найдено «Слово о полку Игореве». Является ли
этот состав стабильным? Некоторые данные прямо говорят об этом. В та­
ком случае его необходимо внимательно проследить по сохранившимся
в рукописях аналогичным подборкам произведений."

К о м м е н т а р и й. Уважаемый Д.С.Лихачёв признаёт необходимость изучения "конвоя" произведения. Он даже отмечает фразой "к сожалению" то обстоятельство, что публикация литературных памятников не всегда ведётся с указанием его "конвоя". если таковой имеется. Д.С.Лихачёв упомянул и "Слово о полку Игореве", дошедшее до нас, со слов графа А.И.Мусина-Пушкина, в составе сборника из 9-ти произведений.
Но вот какой возникает казус. Д.С.Лихачёв публикует текст "Слова" в отрыве от того "конвоя", которое мы можем видеть в издании 1800 г. А именно: учёный-слововед непременно опускает"Перевод" и "Комментарий", которые в его понимании уже не имеют никакой научной ценности. Пусть это так, но с одной лишь оговоркой: это приемлимо только для версии написания "Слова" в XII в. Для версии его написания в XVIII в. это и будет означать, что важнейшая ТЕКСТОЛОГИЧЕСКАЯ информация подверглась изъятию. А это недопустимо.

[а лаврухин]

_________________________________________________________________________________
"""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""
.................. И. П. ЕРЕМИН. Ораторское искусство Кирилла Туровского. ...................
.................................... (в кн. ТОДРЛ, т.XVIII? 1962 г.) ........................................

Фрагмент 1 (стр.50-51):
"В истории церковной ораторской прозы древней Руси крупным собы­
тием было появление в XII в. цикла речей Кирилла епископа Туровского.
До нас дошло восемь слов Кирилла, бесспорно ему принадлежащих. Распа­
даются они на две группы: одни («в неделю Цветоносную» и «на Возне­
сение») написаны на так называемые двунадесятые праздники, все осталь­
ные — на воскресные дни первого круга недель церковного года, начиная
от пасхи и до пятидесятницы (приписываемые Кириллу слова этого круга
на неделю пятую и на неделю восьмую вряд ли ему принадлежат).

(...) Литературную свою задачу Кирилл обычно определял следующими
словами: «прославити» (праздник), «воспети», «возвеличити», «украсити
словесы», «похвалити». В словах этих — ключ к пониманию художествен­
ной природы его речей. Они верный знак, что Кирилл, составляя речь, ре­
шающее значение придавал ее стилистическому оформлению.
Слова Кирилла Туровского — произведения риторического искусства,
очень сложного и тонкого, корнями своими восходящего к праздничным
«декламациям» античных софистов.
Основным художественным принципом стилистического строя слов Ки­
рилла, подчиняющим себе все изложение, является риторическая ампли­
фикация. Та или иная тема у него всегда словесно варьируется, распро­
страняется до тех пор, пока содержание ее не будет полностью исчерпано.
Там, где в рядовой речи достаточно одного слова, одного словосочетания,
у Кирилла их значительно больше — пять, десять, пятнадцать. Тема раз­
вертывается до отказа, раскрывается во всех своих смысловых и эмоцио­
нальных оттенках.
В результате последовательного применения этого художественного
принципа тема у Кирилла закономерно принимала форму более или менее
замкнутого в стилистическом отношении фрагмента изложения — форму
риторической тирады. От одной тирады к другой тираде — таково обыч­
ное для него движение речи.
Каждая тирада — целое словесное сооружение, часто очень изобрета­
тельное. Но в ее основе всегда лежит — и в этом ее существенный приз­
нак— чередование близких по значению и однотипных по синтаксической
структуре предложений."

К о м м е н т а р и й. Некоторые исследователи "Слова о полку Игореве" видят в Кирилле Туровском Автора поэмы. Действительно, некоторые риторические приёмы Кирилла Туровского напоминают кое-какие конструкции "Слова".

[а лаврухин]

Фрагмент 2 (стр.52):
"Тирады, основанные на антитезе; своеобразие их в том, что риториче­
ская «цезура» делит в них каждое чередующееся предложение на две про­
тивопоставленные одна другой части, резко различные по интонационной
окраске:
«Пред вчерашним днем господь наш Исус Христос яко человек
распинаем бе и яко бог и солнце помрачи и луну в кровь преложи...;
я ко челове к воспив испусти дух, но яко бог землею потрясе...; яко
челове к в ребра прободен бысть, но яко бог завесу перваго закона
полма раздра: ... яко человек во гробе положен бысть и яко бог ол-
тарь язычьскыя церкве освяти».
Пышный — соответственно празднику — стилистический узор речей
Кирилла порожден, впрочем, не столько риторическими фигурами (коли­
чество их ограничено), сколько различной комбинацией этих фигур даже
в пределах одной и той же тирады.
В словах Кирилла Туровского все чередуется, и это сообщает им свое­
образный внутренний ритм. В рамках слова чередуются тирады, в рам­
ках тирады — предложения, в рамках предложения нередко — созвучные
окончания (течяху — вопіияху, потрясошася — ужасошася, пение — учение
и пр.).
Это двойное и тройное чередование иногда принимало еще более ус­
ложненный вид, когда Кирилл отдельные тирады объединял в одну.
Обычно делал он это следующим образом: сходные по теме тирады нани­
зывал на один и тог же стержень — на слово или словосочетание, неиз­
менно повторяющееся в начале каждой тирады. Такая сверхтирада — одно
из наиболее эффектных технических достижений ораторской прозы Ки­
рилла; она напоминает собой большой вращающийся круг, внутри кото­
рого, вмонтированные один в другой, вращаются другие круги меньшего
объема. Построение этого типа таит в себе, правда, одну опасность: вра­
щение может стать бесконечным, так как предела ему в принципе нет; оно
может закончиться, но достаточно толчка извне (перехода, допустим, от
антитезы к анафоре), чтобы оно возобновилось снова. Кирилл хорошо по­
нимал, чем это грозит. С целью избежать монотонии он принимал соот­
ветствующие меры: менял опорное слово чередования, варьировал стили­
стический рисунок той или иной тирады, временно нарочито приостанав­
ливал вращение — цитатой из писания или риторическим восклица­
нием («Оле тайн откровение и пророческих писаний раздрешение!»)
и, наконец, прекращал его, когда это подсказывало ему чувство меры
и времени."

К о м м е н т а р и й. Многое, о чём пишет И.П.Ерёмин, можно видеть и в "Слове о полку Игореве", но на более изощрённом уровне: те же круги (сцепы), но на гораздо большем расстоянии, например, одна часть смыслового высказывания расположена в начале текста, а другая - в конце.

[а лаврухин]

Фрагмент 3 (стр.58):
"Свой вклад Кирилл Туровский как оратор внес и в развитие современ­
ного ему литературного языка древней Руси. Обращает на себя внимание
необыкновенная гибкость, какую он сумел придать языку церковной пись­
менности той эпохи; славянский язык оказался под пером Кирилла спо­
собным выразить все и скорбную лирику плача богоматери, и обличи­
тельный пафос отцов первого вселенского собора, и неизменно ликующий
«восторг» самого автора. Вот пример, из которого следует, что средствами
этого сугубо книжного языка Кириллу порою даже удавалось передавать
строй живой разговорной речи В слове пятом есть сцена встречи у Овчей
купели Христа с расслабленным; на вопрос Христа, хочет ли он исце­
литься, расслабленный отвечает так «Ей, господи' Хотел бых, но не имею
человека, дабы ... въвергл мя бы в купель. Но аще мя есіи о здравии, вла-
дыко, вопросил, то крътце послушай моего ответа, да ти своея болезни на­
пасть исповеде. 30 и 8 лет на одре семь недугом пригвожден сь лежю
Мною вси глумяться, аз же сугубо стражю· утрьуду болезнь клещить мя,
внеуду досадами укоризьник стужаю си» Язык Кирилла Туровского —
типичный славянский язык древнерусского извода. Из лексического за­
паса этого языка он отбирал преимущественно то, что уже успело стать
прочным достоянием древнерусской литературной речи; встречаются
в языке Кирилла и слова, как кажется, чисто русские рядници, при-
садити, съмясти, хупстися («въставити, хупеться»), уяти («ни
у кого же вас уем мне дарова»), нетрудьно , не худе («нехуде опеча-
лися»)."

К о м м е н т а р и й. И.П.Ерёмин особо отмечает тот момент, что ораторская проза Кирилла Туровского написана на "сугубо книжном языке", т.е мы не сможем найти у этого писателя ни фольклорности, ни древнерусских синтактических конструкций. Однако, в противовес Кириллу Туровскому, Автор "Слова" создаёт своё произведение на неслыханном для древнерусского писателя конца XII языке.

[Лемурий]

На первых строках хочу успеть поздравить всех участников с прошедшим значимым днем:

К о м м е н т а р и й. Некоторые исследователи "Слова о полку Игореве" видят в Кирилле Туровском Автора поэмы. Действительно, некоторые риторические приёмы Кирилла Туровского напоминают кое-какие конструкции "Слова".

Вот это правильное замечание.
Кирилл Туровский ("Златоуст, воссиявший паче всех на Руси") - второй претендент в Авторы СПИ после Климента Смолятича.

1. Тоже из летописной братии;
2. Тоже писал аллегориями;
3. После 1182 года был ещё жив. Переписка мниха Кирилла с архимандритом Василием, избранным игуменом Печерским после 1182 года.

В минус версии:

1. Автор СПИ не призывает туровских князей и обходит стороной историю этого города.
2. Беспокоится за город (серебяные струи Переяславля - Залозный и Соляной пути) до которому ему нет никакого дела, по меньшей мере о связи Кирилла с этим княжеством нет никаких данных;
3. Автор СПИ - сторонник Мстиславичей и ярый противник Ольговичей. Туровский епископ таким не был.

[а лаврухин]

Здравствуйте, уважаемый Лемурий.

К о м м е н т а р и й. Некоторые исследователи "Слова о полку Игореве" видят в Кирилле Туровском Автора поэмы. Действительно, некоторые риторические приёмы Кирилла Туровского напоминают кое-какие конструкции "Слова".

Вот это правильное замечание.
Кирилл Туровский ("Златоуст, воссиявший паче всех на Руси") - второй претендент в Авторы СПИ после Климента Смолятича.

Материалы из Энциклопедии "Слова о полку Игореве" (СПб, 1995, т 1, стр.34-36).

АВТОР «СЛОВА». Ни в С., ни в каких-либо др. ист. и лит. памятниках данных об А. С. нет. Основным источником наших представлений о нем является только текст С.
Хотя С. отличается неповторимостью и оригинальностью, оно вместе с тем самым тесным образом связано с книжной культурой Руси XI—XII вв. (см.: Адрианова-Перетц В. П. «Слово о полку Игореве» и памятники русской литературы XI—XIII веков. Л., 1968). Это свидетельствует о том, что А. С. был человеком широкой начитанности, он был хорошо знаком с ист. лит-рой своего времени, с памятниками книжной культуры своей эпохи (В. Ф. Миллер, В. М. Истрин, В. Н. Перетц, М. Д. Приселков, А. В. Соловьев, Адрианова-Перетц, Д. С. Лихачев и др.). Лихачев убедительно обосновывает предположение, впервые высказанное Приселковым, о прекрасном знании А. С. «Повести временных лет». Он отмечает, что уже самый выбор А. С. из ПВЛ наиболее поэтич. описаний ист. событий прошлого обнаруживает в нем внимательного и чуткого к жизненной красоте ПВЛ читателя. В равной степени А. С. пользуется материалом устно-эпич. преданий. С летописцами А. С. объединяет стремление найти первопричину всех происходящих в его время событий, прежде всего — княж. усобиц. Соловьев подчеркивает, что А. С. отличается широким ист.-полит. кругозором, Но, как отмечает Лихачев, «автор „Слова о полку Игореве“ не историк и не летописец, он не стремится хотя бы в какой-либо мере дать представление о русской истории в целом. Он предполагает знание русской истории в самом читателе. И вместе с тем его отношение к событиям современности в высшей степени исторично» (Лихачев. «Слово» и культура. С. 110). Весьма показательно в этом отношении обращение А. С. ко всем рус. князьям, которое носило характер призыва к конкретным князьям создать союз против Степи. Но обращение это имело и более широкую функцию. Оно призывало к идейному единству всех рус. князей и земель в ист. перспективе. «Подлинный смысл призыва автора „Слова“, — пишет Лихачев, — может быть, заключался не в попытке организовать тот или иной поход, а в более широкой и смелой задаче — объединить общественное мнение против феодальных раздоров князей, заклеймить в общественном мнении вредные феодальные представления, мобилизовать общественное мнение против поисков князьями личной славы, личной чести и мщения или личных обид. Задачей „Слова“ было не только военное, но и идейное сплочение русских людей вокруг мысли о единстве Русской земли» (С. 144).

Одни исследователи считают, что А. С. был участником похода Игоря Святославича и вместе с ним находился в плену; другие источник сведений А. об обстоятельствах боя, пленения и бегства из плена Игоря видят в устных рассказах об этом очевидцев событий и самого Игоря. С уверенностью ответить на этот вопрос вряд ли удастся. По мнению Лихачева, в основе рассказа о походе Игоря и в С., и в летописной повести Ипат. лет. лежит общий источник: «И летопись, и „Слово“ — оба зависят от молвы о событиях, от славы о них. События „устроялись“ в молве о них и через эту молву отразились и тут, и там. В этой молве отразились, возможно, и какие-то обрывки фольклора — половецкого и русского» (С. 121).

Еще Н. М. Карамзин в своей «Истории государства Российского» высказал убеждение, что С. написано «без сомнения, мирянином, ибо монах не дозволил бы себе говорить о богах языческих и приписывать им действия естественные» (СПб., 1816. Т. 3. С. 215). То, что А. С. был лицом не духовным, признается подавляющим большинством исследователей. Но недавно Б. И. Зотов высказал мнение, что А. — лицо церковное. Он считает, что единственным церковным деятелем, который по своему положению, эрудиции, поэтич. таланту мог бы быть А. С., являлся в 80-е гг. XII в. Кирилл Туровский. Поучения, торжественные слова и молитвы Кирилла Туровского отличаются высокой художественностью, но стиль и характер этих памятников резко отличается от С. Однако не только это делает данную атрибуцию неприемлемой. Кирилл Туровский либо умер до 1182, либо принял в 1182 схиму, т. е. полностью отрекся от жизни, связанной с миром, и чисто хронологически он не мог быть А. С., в котором описывается событие 1185.

Общепризнанным следует считать и предположение о том, что А. принадлежал к высшему классу тогдашнего об-ва. Аргументами для такого заключения служат отличное знание им междукняж. отношений, профессиональная осведомленность в военном деле, независимость авторской позиции.

Но есть и др. точка зрения. По мнению П. П. Охрименко, независимость позиции А. С. свидетельствует против его принадлежности к феод. верхушке. Охрименко считает, что создатель С. был из людей неимущих, но пользовавшихся определенной независимостью, «а такое положение в феодальном обществе, в том числе Киевской Руси, в ряде случаев занимали наставники, советники, учителя (в широком понимании этого слова) властителей... Положение наставника, учителя, советчика позволяло говорить даже самым высоким представителям феодальной верхушки откровенную, нередко горькую правду, что и делал автор „Слова“ по отношению к Игорю и многим другим князьям. При этом обычно не возникало большого риска для такого наставника-учителя, ибо к нему, по многовековой традиции морального кодекса, отношение даже высокопоставленного воспитанника было, как правило, снисходительно простительным... Таким образом, наиболее вероятно, что автором „Слова о полку Игореве“ был наставник, учитель и советчик Игоря Новгород-Северского» (Проблемы места возникновения... С. 83). Конечно, предположение о том, что А. С. мог быть учителем (в широком понимании этого слова) Игоря, закономерно, но оно отнюдь не противоречит гипотезе о высоком социальном статусе А.: учителем князя мог быть и человек, принадлежащий к высшему классу об-ва.

Если большинство исследователей более или менее сходится в вопросе о социальном лице А. памятника, то по вопросу о том, к какому из княжеств тяготеют его симпатии, имеется несколько точек зрения. А. С. осуждает безрассудность похода Игоря, но нельзя не видеть, какую глубокую симпатию питает он к своему герою, к его брату Всеволоду, ко всему «гнезду» Ольговичей. Эти черты С. являются основой гипотезы, считающей А. С. черниговцем, членом дружины Игоря Святославича. Многочисленные сторонники этой гипотезы видят подтверждение ей и в некоторых языковых чертах памятника, и в ряде др. его особенностей (см. Слово и Чернигово-Северщина).

Многие исследователи предполагают, что А. С. был киевлянин, человек близкий к киевскому князю Святославу Всеволодовичу. Основой этого предположения служит прежде всего то, что А. С. осуждает поход Игоря и вместе с тем восхваляет киевского князя Святослава; отображение в памятнике общерус. интересов, скорее всего, могло иметь место в том случае, если он создавался в Киеве. Б. А. Рыбаков отмечает, что А. С. смотрел на события как представитель Киева, но это был «политик и историк, искавший причины явлений и смотревший на события с общерусской позиции» (Русские летописцы и автор... С. 484).

Существует как бы средняя между этими двумя гипотезами точка зрения. Сторонники ее (С. А. Адрианов, Соловьев) считают, что А. С. — черниговец по происхождению, но произведение свое написал в Киеве. Особенно тщательно рассмотревший этот вопрос Соловьев предполагает, что А. С. был придворным певцом Святослава Всеволодовича, пришедшим вместе с князем в Киев из Чернигова (Святослав сел на киевский стол в 1180, а до этого княжил в Чернигове), он характеризует его как представителя черниговско-тмутараканской поэтич. школы вещего Бояна. Особая близость А. С. к Святославу и его семейству подтверждается, как считает Соловьев, его осведомленностью в делах Полоцкого княжества: жена Святослава была правнучкой Всеслава Полоцкого, поэтому придворный певец был внимателен и к семейным полоцким традициям княгини Марии Васильковны — жены своего сюзерена. А. С., по гипотезе Соловьева, симпатизирует Ольговичам и недолюбливает Мономаховичей, но личные симпатии сочетаются у него с широкой патриотичностью. В его представлении, как и в устах его черниговского предшественника, игумена Даниила, «Русская земля» обозначает всю великую христианскую, слав. страну, окруженную кольцом иноплеменников — половцев, угров, ляхов, литвы.
И. И. Малышевский считал, что А. С. происходил из южной Руси, прекрасно знал Тмутаракань и бывал во многих др. местах Древней Руси. По Малышевскому, он — странствующий книжный певец, подобный упоминаемым в Галицко-Волынской летописи певцу Орю и книжнику Тимофею.

Сторонники точки зрения, согласно которой А. С. — уроженец Галицко-Волынской Руси, предполагают, что А. С. был дружинником Ярослава Осмомысла и пришел в Новгород-Северский к Игорю в свите его жены — дочери Ярослава. О галицко-волынском происхождении А. С., считали исследователи, придерживающиеся этой точки зрения (О. Партыцкий, А. С. Петрушевич, А. С. Орлов, Л. В. Черепнин), свидетельствует яз. произведения, близость С. по стилю к Галицко-Волынской летописи, панегирич. отношение к Ярославу (Партыцкий пытался доказать, что автор С. происходил из карпатских лемков).

Существует предположение о новгородском происхождении С. Ив. М. Кудрявцев обратил внмание на то, что одно из сообщений С., считавшееся ошибочным, подтверждалось данными новгородской летописи (Заметка к тексту «С тоя же Каялы Святопълкъ...» в «Слове о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1949. Т. 7. С. 407—409). Развивая эти наблюдения, он в неопубл. статье (содержание ее см.: Головенченко — 1955. С. 458—459) пытался не только доказать новгородское происхождение А. С., но определить имя этого новгородца (новгородский тысяцкий Миронег). Доказать свою точку зрения Кудрявцеву не удалось, тем более необоснованно предположение об имени А.Новгородского тысяцкого Кудрявцев отождествлял с посадником Мирошкой Нездиничем и с киевским зодчим Петром Милонегом. На самом деле это три разных лица. Однако отдельные наблюдения над новгородскими элементами в С. заслуживают внимания. Следует заметить, что еще в нач. XIX в. Е. Болховитинов в примеч. к статье Г. Р. Державина «Рассуждение о лирической поэзии» высказал предположение, что А. С. был новгородец (Соч. Державина с объяснит. примеч. Я. Грота. СПб., 1872. Т. 7. С. 624). Наличие новгородских черт в С. отмечает и Лихачев, но предупреждает, что «соображения о новгородских чертах в „Слове о полку Игореве“ не должны вести к каким-либо категорическим выводам об авторе и происхождении „Слова“» (Новгородские черты в «Слове о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1985. Т. 40. С. 513).

Существует предположение и о псковском происхождении С. Псковский историк-краевед В. Михайлов объявил А. С. писца псковского Пантелеймонова монастыря Домида.

М. С. Грушевский выдвинул гипотезу о двух А. С.: до рассказа о бегстве Игоря из плена (до слов «Прысну море полунощи...») А. С. был один человек — представитель киевской дружины и сторонник Святослава, а с этих слов и до конца — другой, близкий к Игорю, так как в этой части произведения, по мнению Грушевского, идет явно преувеличенное восхваление Игоря, противоречащее первонач. осуждению. Вопрос о «составном» характере текста С. ставился целым рядом исследователей.

И. Франко в 1907 пытался обосновать свой взгляд на С. как на дружинную песню, составленную из нескольких песен, сложенных несколькими певцами в разное время (Песня о походе Игоря, Песня о Всеславе Полоцком, Песня о смерти Изяслава Васильковича и др.). Создатель С. — ред., скомпилировавший все эти материалы в единое целое. Сводом когда-то существовавших отдельно песен, из которых две являются основными, считал дошедший до нас текст С. Е. Ляцкий. «Обе основные песни — об Игоре и Святославе — подверглись в некоторых своих частях переработке, сокращениям и многочисленным дополнениям из элементов старых песен и пословиц, причем некоторые строфы, может быть по вине переписчиков, нередко искажались и попадали не на свои места. Таким образом, известный нам текст, сохраняя в общем строфы двух оригинальных песен — поэм конца XII в., — сохранил вместе с тем и следы некоего объединителя, композитора-редактора. Этот редактор — будем называть его слагателем „Повести“ — задался целью сопоставить упомянутые песни в одном произведении, иллюстрировать их песнями отдаленной старины о князьях Олеге Святославиче, Всеславе Полоцком и Изяславе Васильковиче, попутно захватить и отрывки из песен о князьях современных и подчинить всю эту смесь одной величавой и высокой идее свободы и единства Руси» («Слово о полку Игореве»: Очерк из истории... С. 55—56). Ляцкий считает, что С. было сложено в два приема. Сначала поэт, сторонник Игоря и участник похода, сложил первую песнь, чтобы показать доблесть князя и тем оправдать в глазах современников его поход. В ответ на эту песнь просвещенный боярин, близкий к Святославу, из песен, распевавшихся придворными певцами, сложил особую поэму о Святославе. Вторая часть произведения (Плач Ярославны, плен и возвращение Игоря) создавалась позже, по возвращении Игоря из плена — «первая часть песни была сложена до возвращения Игоря, вторая под непосредственным впечатлением его рассказа о возвращении, обе вместе — не позже 1187 года» (С. 128). С. предназначалось для пения и написано стихами.

В науке существует множество попыток отождествить А. С. с каким-либо определенным лицом, известным по др. источникам кон. XII — нач. XIII в.

В 1846 Н. Головин высказал предположение, что создателем С. был «премудрый книжник Тимофей», упоминаемый под 1205 в Ипат. лет. Запись сообщает, что Тимофей родом из Киева, и приводит текст сказанной им «притчи», из которой явствует, что это был книжник с ярко выраженной церковно-религиозной направленностью и считать его А. С. нет достаточных оснований (см. Тимофей). Недавно Л. Горой было высказано мнение, серьезно никак не аргументированное, что Тимофей был не только А. С., но и автором начала Галицко-Волынской летописи, повести о битве на Калке, «Слова о погибели Русской земли».

В 1938 писатель И. Новиков выступил со своей гипотезой об А. С. В Ипат. лет. в рассказе о походе Игоря сообщается, что вместе с ним в плену находился сын тысяцкого и конюший, которые уговорили Игоря бежать из плена вместе с половчанином Лавором (Овлуром). В «Истории Российской» В. Н. Татищева сообщается, что по возвращении из плена Игорь «учинил Лавора вельможею» и выдал за него замуж «дочь тысяцкого Рагуила». Новиков, исходя из убеждения, что С. было написано участником похода Игоря в плену, наиболее возможным А. произведения и считает сына тысяцкого. По его мнению, этот, нигде по имени не названный, сын тысяцкого был сыном Рагуила, и «премудрый книжник Тимофей» есть не кто иной, как упомянутый сын Рагуила. Таким образом, А. С., по Новикову, — Тимофей Рагуилов. Все эти догадки очень неубедительны и весьма надуманны (см. Рагуил Добрынич).

Писатель А. К. Югов, стоявший на точке зрения галицко-волынского происхождения С., в 1944 высказал предположение, что А. С. был «словутный певец Митуса», чье имя названо под 1240 в Ипат. лет. Однако никаких данных, подтверждающих авторство Митусы, нет (см. Митуса).

(...) М. В. Щепкина в статье 1960 на основе текста С. пришла к выводу, что А. С. называет себя внуком Бояна. (Впервые такое предположение высказал в 1878 А. А. Потебня: Потебня. Слово. С. 21). Что А. С. был внуком или правнуком Бояна, считал А. Н. Робинсон.

Вопрос о возможном А. С. подробно рассмотрен Рыбаковым в монографии 1972 «Русские летописцы и автор „Слова о полку Игореве“». Он приходит к заключению, что им был киевский боярин, летописец трех киевских князей — Изяслава Мстиславича (1146—54), его сына Мстислава (1150—60), его племянника Рюрика Ростиславича (1173, 1181—96) — Петр Бориславич.

В 1976 была опубликована статья М. Т. Сокола (см. Гойгел-Сокол М. Т.), в которой исследователь предлагал версию, что А. С. был черниговский воевода Ольстин Олексич. Из воссозданной Соколом биографии этого воеводы мы не видим таких данных, которые свидетельствовали бы о том, что он мог заниматься лит. трудом. В своей монографии о С. (не опубликована) Сокол выдвинул новую версию — А. С. он считает Яна Радеславича, упоминаемого в Ипат. лет. под 1164 и 1172.

В 1976 было выдвинуто предположение В. Суетенко, согласно которому А. С. — Софония Рязанец. Суетенко, основываясь на текстах «Задонщины», считает, что упоминаемый в ней Софоний попал в «Задонщину» из С. (Соловей Древней Руси. С. 27). Опираясь на запись в Тверской летописи, Суетенко уточняет, что «во второй половине XII века Софония, боярин из Брянска, где не было тогда княжеского стола, отправился служить удалым рязанским князьям и отсутствовал достаточно долго, чтобы по возвращении получить прозвище Рязанец» (С. 26). Брянское происхождение А. С., по мнению Суетенко, подтверждается параллелями к отдельным оборотам и словам С. в брянских говорах.

В обзоре амер. лит-ры по С. Р. О. Якобсон сообщил, что амер. исследователь С. Тарасов отождествил А. С. с «милостником» (любимцем) великого киевского князя Святослава Всеволодовича Кочкарем (Якобсон Р. О. Изучение «Слова о полку Игореве» в Соединенных Штатах Америки // ТОДРЛ. 1958. Т. 14. С. 115). Почему Кочкарь мог быть А. С., непонятно. Назывался А. С. и Беловод Просович.

В особую группу следует выделить гипотезы о княж. происхождении А. С. В 1934 В. Ф. Ржига, отвергая возможность создания С. дружинником какого-либо из князей XII в., писал: «...неизбежна мысль, что „Слово о полку Игореве“ сложилось не в дружинной среде, а в княжеской» («Слово...» как поэтический памятник... С. 158). Но окончательный вывод был сформулирован исследователем очень неопределенно: «...или сам автор был князем, или он был профессиональным и вместе с тем придворным княжеским поэтом, тесно связанным с княжеским родом» (С. 159). Мысль о том, что А. С. был княжеским певцом-поэтом, поддерживаемая в настоящее время многими исследователями С., была высказана задолго до Ржиги. В 1859 Д. И. Иловайский писал о существовании в Древней Руси придворно-княж. поэзии. В А. С. он видел представителя такого рода поэтов (Иловайский Д. И. Несколько слов по поводу вопроса о древней русской поэзии // Рус. слово. 1859. № 12. С. 515—520). Гипотезы же о конкретных князьях XII в., возможных А. С., особенно широкое распространение получили в последнее время.

В 1967 в киевском Доме ученых Н. В. Шарлемань сделал доклад, в котором стремился доказать, что С. создал сам Игорь (доклад этот был опубликован лишь в 1985). Шарлемань исходил из положения, что А. был свидетелем всех событий, связанных с Игорем, а таким единственным свидетелем мог быть только сам князь. В 1978 предположение об авторстве Игоря высказал поэт И. И. Кобзев. Наиболее подробно гипотеза об Игоре была рассмотрена В. А. Чивилихиным в последних главах его романа-эссе «Память». Прежде всего Чивилихин стремился доказать, что А. С. мог быть только князь. Приводимые им аргументы в доказательство этого тезиса не могут быть признаны бесспорными. Большое значение в системе доказательств придается Чивилихиным словам «брат», «братие», «князь», «княже»: он считает, что эти слова в том контексте, в каком они употреблены в С., могли принадлежать только лицу княж. происхождения. Однако аналогичные примеры из древнерус. текстов не дают оснований для такого заключения.
Об употреблении слова «брат» и обращения «братие» в С. подробно сказано в словаре к этому памятнику (см.: Виноградова. Словарь. М.; Л., 1965. Вып. 1. С. 68—70). Термин «брат» употреблен в С. 9 раз в значении «родной по отцу и матери» (Там же. С. 68—69). В одном из этих 9 случаев — «рекоста бо братъ брату: Се мое, а то мое же» слово «брат» может иметь и социальный смысл («стал говорить князь князю...»), но отнюдь не свидетельствует о том, что А. мог быть только князь: перед нами не обращение А. Слово «братие» также употреблено в С. 9 раз. Два из них в обращении Игоря к дружине. Одно — в «золотом слове» Святослава, т. е. в речи князя:«А чи диво ся, братіе, стару помолодити?..». Шесть остальных обращений «братие», как справедливо отмечено в «Словаре-справочнике», это «обращение к читателям и слушателям» (Там же. С. 70). Здесь же приведены примеры, из которых явствует, что такого рода обращения отнюдь не означают, что употреблявшим это обращение, мог быть только князь, хотя в числе читателей и слушателей этого текста имелись в виду и князья. В княж. «Изборнике 1076 г.», составленном, конечно, не князем, читаем: «Добро есть, братие, почитанье книжьное». Писец «Изборника», зная, что составленную им книгу будет читать князь, так обращается в конце ее к читателям: «Коньчяшя ся книгы сия ... избьрано из мъногъ книг княжихъ. Иде же криво, братие, исправивъше чътѣте благословите, а не кльнѣте» (Изборник 1076 года. М., 1965. С. 700—701). Обращение «братия» в С. — это этикетный книжный оборот, и он не может служить бесспорным доказательством того, что А. С. мог быть только князь. О том, что он обращался не только к князьям, красноречиво свидетельствует сон Святослава — смысл рассказанного им сна толкуют бояре: «И ркоша бояре князю...». По мнению Чивилихина, о том, что А. С. должен был быть князь, говорит частое употребление в С. слова «князь» (35 раз). Естественно, что в рассказе о походе князя, в произведении, в котором все время вспоминаются деяния князей, слово это встречается очень часто, но почему это должно свидетельствовать о княж. происхождении А.? В ПВЛ, напр., слово «князь» встречается 165 раз. А вместе с тем в текстах XI—XII вв. не зафиксировано ни одного случая употребления слова «князь» в обращениях князей друг к другу (см.: Франчук В. К вопросу об авторе. С. 162 и примеч. 2 на той же с.). Поэтому, если бы А. был князь, он не мог бы обратиться к Всеволоду Юрьевичу Большое Гнездо с призывом: «Великий княже Всеволоде!». Укр. историк и писатель Л. Е. Махновец привел единственный случай такого рода обращения князя к князю, но из текста XIII в. Таким образом и употребление слова «князь» в С. не свидетельствует о княж. происхождении А.

В тезисах доклада «Современное состояние проблемы авторства и места возникновения „Слова о полку Игореве“» П. П. Охрименко и В. К. Сиченко отмечено, что князь или княжич не могли быть А. С. в ту эпоху в силу ист. обстоятельств, в соответствии с социальным статусом князя. Кроме того, считают авторы доклада, С. настолько народно, что едва ли могло быть создано представителем княж. рода. Князья очень редко выступают лишь авторами наставлений законодательного характера (Ярослав Мудрый) или поучений (Владимир Мономах), в которых четко выражены их классовые позиции и которые имеют характер юридич. наставит. документов.
Нельзя признать убедительными и доказательства того, что А. С. мог быть сам Игорь. Приписывать создание С. герою этого произведения невозможно ни с точки зрения морально-этических оценок, которые даются С. Игорю, ни с точки зрения полит. концепций памятника, ни с точки зрения авторской психологии того времени.

Переводчик С. В. В. Медведев пытался доказать, что А. С. был вел. киевский князь Святослав Всеволодович. Эта гипотеза еще менее вероятна, чем гипотеза об авторстве Игоря: совершенно очевидно, что вел. князь киевский никак не мог создать произведения, посвящ. вассальному по отношению к нему князю. Медведев полагает, что во фразе С. «рекъ Боянъ и ходы на Святъславля пѣстворца стараго времени...» названо имя автора — Святослав. Предположение это не имеет в своей основе науч. обоснований ни с точки зрения грамматики, ни с точки зрения палеогр. критики, ни в смысловом отношении. На близком к Медведеву истолковании этой фразы С. строит свою гипотезу об А. С. В. Грабовский. Воспользовавшись конъектурой Л. А. Булаховского «Рек Боянъ и надъхну на, Святославля, пѣснотворца стараго времени...» («Боян вдохновил нас обоих Святославовых песнотворцев...»), Грабовский предлагает читать это место так: «Рекъ Боянъ — и надъхну ня, Святослава, — пѣстворь(ц) старого времени, Ярослав(л), Ольгова-коганя: „хо(т) и тяжко ти головы...“», т. е. «Сказал Боян и воодушевил меня, Святослава, — песнотворец старого времени, Ярославова, Олега-коганя: „Хоть и тяжко голове...“». Святослав — это князь Святослав Рыльский, племянник Игоря, участник похода. Вызывает большие сомнения предлагаемая конъектура и осмысление ее. Но дело даже не в этом. Есть веские основания считать, что Святослав Рыльский погиб в половецком плену, и, кроме того, мы, в сущности, не располагаем никакими ист. данными об этом князе, тем более такими, которые давали бы основание видеть в 19-летнем рыльском князе А. С. Предположение о Святославе Рыльском как А. С. было еще ранее (в 1958) изложено в лит.-худ. форме пермским писателем и переводчиком С. А. М. Домниным («Матушка-Русь. Сказание»).

На основе прочтения фразы С.: «Рекъ Боянъ и Ходына, Святъславля стараго времени...» (конъектура предложена в 1894 И. Е. Забелиным и в наст. время принимается мн. исследователями и переводчиками С.) в Ходыне видят имя второго поэта-певца: то ли современника, то ли ученика и последователя Бояна. Некоторые исследователи считают Ходыну даже А. С. Проф. Тамбовск. пед. ин-та В. Г. Руделев понимает смысл приведенной фразы так: «Сказывал Боян, а еще Ходына (оба они — певцы, песнетворцы князя Святослава, но не из нынешних Святославов, а Святослава старого времени Ярослава, т. е. Святослава Ярославича; оба они — любимцы Олега)...» («Слово» и его автор. С. 3). Для того, чтобы обосновать свою догадку, Руделеву приходится произвольно менять смысл зачина в С. По его утверждению, во фразе из зачина «Начати же ся тъй пѣсни по былинамь сего времени, а не по замышленію Бояню!» отрицания «не» не было, а союз «а» имел соединит. значение: «по былинам своего времени и по замышлению Бояна». Такое произвольное обращение с текстом С. дает Руделеву основание утверждать, что А. С. был не только последователем Бояна, но и его учеником и современником. Это положение заставляет Руделева заявить, что ко времени создания С. в 1185 А. его — Ходыне, «было около ста лет, может быть, даже более ста» (Там же). Все это построение искусственно и неубедительно. Если Ходына был песнотворцем Святослава Ярославича, который умер в 1076, то в 1185 ему должно было быть не менее 125 лет (это в том случае, если Ходыне в 1076 было всего 16 лет). По словам Руделева, «случаи подобного долгожительства и сохранения светлого разума в преклонные годы — для XI и XII веков не диковина» (Там же). Думается все же, что и для XI—XII вв. такое долгожительство было диковиной, но, конечно, еще большая диковина — предположение, что столь древний старец мог написать С.
Ходыну объявляет А. С. и переводчик С. А. Ю. Чернов. Он не считает его непосредственным учеником Бояна и видит в упоминании имени Ходыны в конце текста — средневековый лит. прием — скрытую авторскую «печать» — «сфрагиду», в которой автор обозначает свое имя. Приводимые Черновым параллели и высказываемые им соображения в пользу своей гипотезы представляют интерес. Однако, как бы мы ни расставляли знаки препинания в этой фразе, определение Ходыны как песнотворца старого времени остается в силе. Так себя А. С. охарактеризовать не мог, а объединенность имени «Ходына» с именем «Боян» во времени обозначена не только определением, что они певцы старого времени, но и правильным употреблением в этом предложении двойств. числа. Грамматич. и смысловая структура фразы не дает основания для вывода о том, что под Ходыной скрывается имя А. С.

Г. В. Сумаруков, основываясь на гипотезе о Ходыне, предполагает, что в следующем за этим словом притяж. прил. «Святославля» находится ключ к раскрытию имени А. С.: под «Ходыной» имеется в виду женщина, связанная со Святославом. Это жена киевского князя Святослава Всеволодовича Мария Васильковна. Сумаруков не учитывает смысла всей фразы и даже не пытается объяснить, почему Мария Васильковна могла быть названа «Ходыной».

Самой последней большой работой об А. С. является книга Махновца, вышедшая в свет в 1990. Работу над ней он начал в 1984 и уже в 1985 выступил с кратким изложением сути своего исследования. Труд Махновца подытоживает разыскания об А. С. и полемизирует с исследованиями Рыбакова и Чивилихина. Махновец решительно отвергает возможность авторства Петра Бориславича и Игоря, но считает абсолютно правильным тезис Чивилихина, согласно которому А. С. мог быть только князь. На основе подробного и тщательного анализа ист. обстановки времени С., межкняж. отношений и связей всех князей той эпохи Махновец приходит к выводу, что А. С. был князь Владимир Ярославич Галицкий. Независимо от работы Махновца гипотеза об авторстве Владимира Галицкого в кратких газетных статьях была высказана С. Г. Пушиком и В. Б. Семеновым. Предположения Пушика об авторстве Владимира Галицкого поддерживает укр. филолог С. Пинчук. Пушик считает, что Владимир Галицкий был и автором Слова Даниила Заточника. Отождествляет А. С. с Даниилом Заточником А. Калинин.
Несмотря на то, что почти одновременно и независимо друг от друга тремя разными исследователями А. С. был назван галицкий князь, несмотря на обстоятельное монографич. исследование Махновца, знатока археологии, истории, лит-ры Киевской Руси, считать доказанной атрибуцию С. Владимиру Ярославичу нельзя.

(...) Анализ исследований, в которых делается попытка атрибутировать С. определенному лицу XII столетия, свидетельствует о том, что поиски имени А., основанные на данных самого С. и тех источников, которыми мы сейчас располагаем, не могут завершиться успехом. Обоснованными могут быть лишь общие соображения типологич. характера.

В эпоху создания С. во всех европ. странах существовала профессиональная поэзия: скальды — в Исландии и Норвегии в IX—XIII вв.; трубадуры — прованс. поэты XI—XIII вв.; труверы — франц. поэты XII—XIII вв.; миннезингеры — поэты-певцы герм. стран XII—XIII вв. Непосредственно С. не зависит ни от скальдич. поэзии, ни от поэзии трубадуров, труверов или миннезингеров. Но ученые не раз отмечали типологич. параллели в отдельных элементах и поэтич. приемах между С. и средневековой поэзией Европы. Поэтому мы имеем все основания полагать, что и на Руси в XII в. могла существовать профессиональная поэзия, были свои профессиональные поэты-певцы. Мысль о том, что А. С. был профессиональным поэтом-певцом, в последнее время приобретает все большее число сторонников. Многие особенности С., такие, например, как прекрасное знание А. междукняж. отношений, ист. преданий, военного дела, охотничьего искусства и т. д., полностью объяснимы, если признать А. не только профессиональным поэтом, но и человеком, близким к какому-либо из князей того времени.

В статье «Размышления об авторе „Слова о полку Игореве“» Лихачев высказывает ряд соображений об А. С. как о профессиональном поэте-певце. Останавливаясь на его призыве к князьям «встать за землю Русскую, за раны Игоревы», Лихачев пишет: «Этот призыв был бы смешон в устах скомороха, бессилен в устах певца из народа, недозволителен в устах чрезмерно зависимого придворного или простого воина, но он был возможен под прикрытием князя-покровителя... Есть только два князя, при которых певец мог именно так воспеть поход Игоря и произнести над ним осуждающие и, одновременно, похвальные слова, — это князь Святослав Киевский, „отец“ по своему положению в стольном городе, и Игорь Святославич» (С. 5). Более вероятным, по мнению Лихачева, считать автора С. приближенным Игоря Святославича.

Разумеется, предположение о том, что А. С. был профессиональным поэтом-певцом, приближенным Игоря и Святослава, такая же гипотеза, как и все остальные. Но преимущество ее состоит в том, что она ничего не навязывает памятнику, не имеет тех жестких рамок, которые неизбежны, когда А. С. ищут среди известных нам конкретных лиц XII в. Гипотеза эта не отменяет существующих в науке предположений о социальной принадлежности А. С., о месте его происхождения, о том, с каким князем он был связан: профессиональный поэт-певец мог происходить из очень высокой и средней социальной среды (так, например, трубадуром был Гильом IX, герцог аквитанский (1071—1122)), мог быть уроженцем любого древнерус. княжества, мог быть близким к любому князю и, видимо, мог менять князя-покровителя. Профессионализм А. С. делает более понятным и худ. совершенство произведения. Как отмечает Лихачев, «за гениальностью автора „Слова“ чувствуется наличие не дошедших до нас традиционных форм профессиональной поэзии» (С. 4).
......................................................................................... Л.А.Дмитриев.

К о м м е н т а р и й. В этой статье об Авторе "Слова" Л.А.Дмитриев ничего не говорит о Клименте Смолятиче. Более того, он особо отмечает, что гипотеза о том, что Автор "Слова" мог быть "профессиональным поэтом-певцом", "ничего не навязывает памятнику". Это суждение Л.А.Дмитриева делает гипотезу об авторстве Климента Смолятича заведомо неудобной. Как быть, что же думать?