А.Н. Насонов (1951) пришел к выводу, что в первой половине XI в. киевские князья держали в Ладоге «наемного варяга-воина», которого «приходилось содержать», давая ему и его мужам жалование по договору. Правда, согласно саге, Рёгнвальд получает звание ярла, а условие договора Ингигерд таково, что Рёгнвальд должен иметь «не ниже титул и ничуть не меньше прав и почета», чем у себя дома. Аналогично и Эйлив (по «Красивой коже», ок. 1220 г.), «взявший ярлство» после смерти Рёгнвальда, сам содержит свою дружину, будучи, вероятно, как и его отец, «обязан данью конунгу Ярицлейву» (о чем говорится в «Пряди об Эймунде», конец XIII в.). Тем самым и Рёгнвальд, и Эйлив, в глазах авторов саг, облечены правом сбора дани в своем «ярлстве» (в Ладоге) и лишь какую-то определенную ее часть отдают конунгу (князю). Более верным поэтому представляется прочтение приведенного текста М. Б. Свердловым (1974), который заключил, что «Ярослав не только использовал скандинавов в качестве наемников, но и поручал им управление значительными областями русского государства
Г.С. Лебедев (1985) видит в Рёгнвальде «великокняжеского наместника»; аналогично, как «наместника великой княгини», оценивает его А.Н. Кирпичников (1988), замечая при этом, что «ладожские правители-шведы напоминали служилых князей». В нашей совместной статье с Г. В. Глазыриной (1986) мы определили Ладожское «ярлство» как «условное держание».
Мы пытались показать, что, вероятно, в саге нашло отражение древнерусское кормление, фигурирующее в русских источниках лишь с XV в., но ведущее свое начало, по заключению ряда исследователей (С.В. Юшков, В.Т. Пашуто, М.Б. Свердлов), с более раннего времени, а здесь описанное в терминах норвежской вейцлы. Однако позднее, ссылаясь на вывод Н. Л. Пушкаревой (1989), что женщина на Руси получила право владеть и распоряжаться недвижимостью, в том числе и землей, приблизительно с конца XII в., Глазырина заключила (1994), что рассказ саги о свадебном даре конунга Ярицлейва «вряд ли является достоверным, поскольку противоречит данным об имущественно-правовом состоянии общества Скандинавии и Руси в начале XI в.»...
Прежде чем продолжить цитату, отмечу, что вторая строфа обладает настолько трудным метафорическим языком и сложным порядком слов, что самые выдающиеся исследователи скальдических стихов, в результате различных эмендаций, переводили ее по-разному. Ниже я приведу перевод второй строфы Р. Пула (Poole 1985, 118) в русском переложении И.Г. Матюшиной:
И еще он сказал: «Прежде стояло дерево дорогое в вотчине ярла, в цвету совершенно зеленым (в роскоши) — как это знали в любое время года жители Хордаланда. Теперь вдруг все дерево скамьи (= женщина), украшенное листвой, поблекло от слез Фрейи (= золота). У липы головного убора (= женщины) есть земля в Гардах (= на Руси)».
Можно из этого заключить, что ему было с Ингигерд лучше, чем со многими другими женщинами. Теперь ясно сказано, что ей выпало огромное счастье и всем другим, кто находился с ним в дружбе.
Процитированная здесь виса представляет собой образец скальдического «мансёнга» — любовной лирики, запрещенной, наряду с «нидом» (хулительной поэзией), исландскими законами (Матюшина 2000, 498–568). Ее содержание вписывается в контекст сватовства Олава к Ингигерд и ее последующего (по настоянию отца) брака с Ярославом. Весь мотив в целом (включая прозаический контекст) как бы развивает присутствующую в сагах тему взаимоотношений Олава и Ингигерд и потому дает нам основания предполагать, что основой для возникновения в древнескандинавской прозаической литературе XII–XIII вв. темы «тайной любви» Олава Харальдссона и принцессы Ингигерд послужило их действительное отношение друг к другу (Джаксон 2001). Но, кроме того, в скальдической строфе, сочиненной самим норвежским конунгом Олавом Харальдсоном в 1029 г., содержится очень важное для нас указание на то, что
на Руси Ингигерд владела землей. Не о Ладоге ли и «Ладожской волости» говорит здесь Олав?
-----
Джаксон Татьяна Николаевна. Еще раз о Ладоге и «Ладожской волости»
