Германия и причины Первой Мировой войны

[kinhito]

http://militera.lib.ru/research/kremlev/index.html

[Gosha]

После «Финансового манифеста» Александра Парвуса царское правительство Николая II Александровича обратилось за финансовой помощью к Германии. Германия отказала России в финансовой помощи. Оказала помощь Франция под большие проценты, и с условием оказания ей, в том числе военной помощи. Так как во Франции были осведомлены о подготовке Германии к очередной войне с 1872 года. Кредит решил, на чьей стороне оказалась такая страна как Россия. Если бы кайзеровское правительство было бы более прозорливо, и оказало финансовую помощь России, оно наверняка избежала бы краха 1919 года. Вся история XX века, возможно, была бы другой…

Александр Парвус (Израиль Гольфанд)
В годы Первой русской революции у царского правительства возникли особо серьезные финансовые проблемы. Финансовый ущерб России был связан с деятельностью немецкого ставленника Парвуса. Незадолго до своего ареста Парвус через Петербургский Совет и через скупленные в короткий срок газеты провел крупную аферу, вошедшую в историю, как «Финансовый манифест». Вот как об этом пишет Емельянов Ю.В.: «2 декабря временное председательское бюро Петербургского Совета без обсуждения этого вопроса на пленарном заседании приняло «Финансовый манифест», который неожиданно переводил борьбу с правительством в совершенно необычную для революции сферу. Манифест от начала до конца был подготовлен Парвусом, который не был членом Совета. «Финансовый манифест» провозглашал неизбежность финансового банкротства России и объявлял, что «долговые обязательства Романовых не будут признаны побежденным народом»... Вместо провоцирования масс на революционные выступления Парвус и Троцкий теперь решили вызвать финансовую панику... В ноябре-декабре 1905 г. резко выросли требования вкладчиков о выплатах из сберегательных касс золотой монетой. Этот лозунг выдвигался в так называемом «Финансовом манифесте» социал-демократов и Петербургского совета рабочих депутатов, лидером которого в то время был Лев Троцкий.

[Helgi]

Одновременно согласен и не согласен.

Очень верное замечание относительно французских займов спасших золотой рубль. Напомню, что именно высокий процент покрытия кредитных билетов золотом дал стабильность нац. валюте. До этого рубль был исключительно привлекательным для биржевых спекулянтов. Российская экономика традиционно зависела от экспорта зерновых, а стало быть, и от случайных факторов. Золотой империал дал жесткую, недвижимую базу для роста экономики, в значительной мере обеспечил сохранность и приращение инвестиций – жизненно важных для стремительно растущей экономики. Гибель системы золотого монометаллизма это крах всей экономической политики предыдущего десятилетия.

По поводу отказа еврейских банкирских домов ссужать деньги правительству-банкроту я уже писал в одном постов: Ротшильды потому и богаты, что умели соизмерять риск с доходностью. Те, кто занял Российскому правительству просят отдать до сих пор.

Возможно ли задумать и провести такой хитромудрый план:
1. левые партии начинают беспорядки
2. левые партии издают "фин. манифест"
3. левые партии создают нехватку золотой монеты
4. правительство не может решить проблему самостоятельно, еще дополнительно своих глупостей подбавит в общий котел
5. еврейские банкирские дома отказывают в кредите
6. фин.учреждения и правительство Англии отказывают в кредите
7. фин.учреждения и правительство Германии отказывают в кредите
8. фин.учреждения и правительство Америки отказывают в кредите
9. фин.учреждения и правительства третьих стран отказывают в кредите
10. правительство Франции выдает кредит притом фактически с престрахованием за счет Республики
11. Российское правительство берет кредит на условиях кредитора
12. весь временной промежуток от дачи кредита до возможного начала глобального вооруженного конфликта между Россией и Францией сохраняется взаимная любовь, мир и согласие.
13. Россия вступает в войну на стороне Франции

Это уже не к евреям, это к небесной канцелярии. Представляю эдакое заседание комитета мирового зла. Сидят злонравные крючконосые старики с пейсами, входит побитый во время погрома киевский еврей, зачитывает свой дьявольский план мести о с цепочкой тринадцати пунктов. Банкиры валяются под столами от смеха. Помниться, когда мистер Вустер замышлял очередную хитроумную проказу, дворецкий Дживс заметил, что если для какого-либо плана необходимо нахождение в одном месте трех персон одновременно, то он заранее обречен на провал. А тут план вселенского масштаба.

[Helgi]

Я не знаю, о каком союзе с Германией может идти речь. После объединения молодая империя, переварившая собственные проблемы, задыхалась в собственных границах. Дранк нах ост это же не изобретение Гитлера. Все идеи колонизации востока родились при кайзере Вильгельме. К началу ХХ века пророссийски настроенные офицеры старой школы давно уже умерли, новые было более прагматичны. Старая Пруссии опиравшейся на восточного соседа ушла в небытие, а новая Империя имела совсем другие задачи. Кроме того политически (но не экономически) мощное лобби юнкерства восточных земель требовало защиты интересов немецких сел. хозяйств, и прежде всего немецких производителей хлеба от российского экспорта. Небольшой экономический вес этого вопроса однако имел огромное политическое значение, ведь прусские землевладельцы были основным поставщиком управленцев для госаппарата офицеров для армии и имели значительный вес в обществе. Удивительно, что интересы немецкого экспорта становились мене значимыми.

Масло в огонь подливал и польский вопрос. Дело дошло даже до польских нац. комитетов. До войны активно обсуждался вопрос о создании польской автономии в рамках Германской империи, включая русские земли.

Основы идей немецкой колонизации востока были сформулированы именно в годы правления Вильгельма II. Рассчитывать на европейский монархический профсоюз тоже не было никакого смысла – император Вильгельм в силу определенных личностных качеств был крайне ненадежным партнером. Традиционно теплые отношения российского императорского дома с потсдамскими коллегами оказались иллюзией. Вильгельм искавший "подельника" в разграблении заморских богатств умирающих колониальных империй последовательно искал дружбы с Англией, Россией и даже Францией. Этот коронованный прожектер бегал с факелом по известным всеевропейским пороховым погребам и кричал о мире, благоденствии старого света, желтой угрозе и прочей чепухе. Дружба дяди Вили с русским племянником, как мы видим, ровным счетом ничего не дала. К тому же союзнические отношения Германии с Веной (а отказаться от них оба государства не могли) рождали антагонизм между Россией и центрально-европейскими державами.

Что могло быть базой для российско-германского партнерства на международной политической арене?

Общие экономические интересы? Они крайне противоречивы.

Союз против третьей державы? Англии? У Вильгельма нет для этого флота, а планы создания колониальной империи без него невозможны. Российский флот не может соперничать с английским, кроме того, он заперт проливами.
Союз против Франции? Зачем он России?
Свежевание туши бывшей Османской империи? Крайне маловероятно. Найти точки соприкосновения, общие интересы в этом вопросе невозможно.

Идеологическая близость режимов? Поддержка родственника? идеи самодержавия? Да, и Николай и Вильгельм считают персону монарха священной, а самодержавие единственной возможной формой государственного устройства для своей страны. В Германии над этим потешаются все или почти все, включая представителей высших эшелонов власти, Вильгельма даже собираются объявить сумасшедшим и назначить регента. Николай Александрович, так же оказывается в одиночестве. В результате самовластие в XX веке из оперетты превращается в трагедию.

При всей любви к Германии и немцам: какое сотрудничество? на какой почве?

[ежак]

Естесственно- это всего лишь одна из причин, думаю - не главная, но в психологическом плане (военная истерия, "через месяц будем в Берлине (Париже) и пр.") многое объясняющая.

Немцы, как известно, были от Парижа в двух шагах и по логике событий должны были занять его. О том, к каким последствиям это привело бы, можно рассуждать долго и плодотворно.

[Darkstar]

И еще хочу влезть... Насколько я понял, первая мировая это никакая не мировая, а просто две войны совпали в одну: русско-германская и очередная франко-прусская. С Россией воевали по причине ее "возвышения", проще говоря "боялись" (1913 год, как известно был экономически очень передовым, четвертое место в мире по ВВП, а тут еще демократизация, Дума и т.д.). Франция и Германия воевали из-за колоний в Африке и потому что это была их старая добрая традиция. Англия, как обычно, реально ни с кем не воевала, но усиленно надувала щеки, помогала, в общем Франции.
Наконец, Османия пыталась там что-то утворить в Армении и на юге России. Это уже, получается, третья война...
Остальные просто союзники, которые лаяли сбоку припеку. Но союзные войны в Европе всегда были, в этом ничего нового.

Примитивно, но по-моему ближе к истине, чем разговоры про "мировую" войну всех против всех.

[Helgi]

Естесственно- это всего лишь одна из причин, думаю - не главная, но в психологическом плане (военная истерия, "через месяц будем в Берлине (Париже) и пр.") многое объясняющая.

Немцы, как известно, были от Парижа в двух шагах и по логике событий должны были занять его. О том, к каким последствиям это привело бы, можно рассуждать долго и плодотворно.

после Парижа... Мне кажется понятно, куда они пойдут дальше. Вопрос лишь о том насколько быстро Германия переварит своего западного соседа. Следующая остановка – Москва. И Англия и Россия боялись оставаться один на один возмутителем спокойствия. Наивно предполагать что "молодая" нация возглавляемая тщеславным человеком без тормозов, управляемая прусским офицерством (профессиональными вояками), взвинчиваемая националистической прессой, исповедующая пангерманизм остановилась бы в благоговейном трепете перед дружбой кузена Ники и дяди Вили.

[Helgi]

И еще хочу влезть... Насколько я понял, первая мировая это никакая не мировая, а просто две войны совпали в одну: русско-германская и очередная франко-прусская. С Россией воевали по причине ее "возвышения", проще говоря "боялись" (1913 год, как известно был экономически очень передовым, четвертое место в мире по ВВП, а тут еще демократизация, Дума и т.д.).

С Россией воевала в первую очередь Австрия. Это ее война, ее интересы. Германия в свое время предпринимала многое чтобы войны в подобном формате не состоялось, и только исчерпав политические возможности разрушения франко-русского альянса перешла к конфронтации.

Франция и Германия воевали из-за колоний в Африке и потому что это была их старая добрая традиция.

Война за флот и колонии опять же война не Франции с Германией, а война Англии против молодого немецкого флота, война за сохранение английской гегемонии на море и за наследство колониальных империй старого света. Если уж на то пошло, споры между Англией и Францией относительно колониальной политики в Африке были несравнимо острее чем колониальные споры Великобритании с Германией.

Резкий антагонизм между Германией и Францией был спровоцирован и поддерживался национальным унижением французов после катастрофы 1870-71 гг., франко-прусской войны и оккупацией Лотарингии. Поколение французов оказавшееся в окопах 1914 года было выращено в атмосфере ненависти к немцам. Перед этой ненавистью даже вечная нелюбовь к англичанам отошла на задний план!

Англия, как обычно, реально ни с кем не воевала, но усиленно надувала щеки, помогала, в общем Франции.

Англия надувала щеки? Да, это свойственно англичанам. Только помимо этого они еще и воевали. Воевали долго, тяжело и в конечном счете более продуктивно чем их союзники. Надувая щеки англичане потерли в этой войне более полмиллиона человек. Они же нейтрализовали германский флот.

[LeGioner]

На другой день после убийства эрцгерцога в Вене царила полная растерянность. Начальник генерального штаба Конрад фон Гетцендорф требовал войны против Сербии. Его поддерживал и министр иностранных дел, легкомысленный аристократ граф Берхтольд. Однако премьер Венгрии граф Тисса выступал против «военной партии», — а этот государственный деятель пользовался не малым влиянием. Престарелый император колебался. Весь опыт его долгой жизни научил его одному: высшая политическая мудрость, по его мнению, заключалась в том, чтобы, по возможности, никогда не принимать никаких ответственных решений.
В этой обстановке колебаний и нерешительности, вполне понятных ввиду внутренней непрочности Габсбургской монархии, было, конечно, совершенно естественным запросить мнение союзника. Даже Конрад фон Гетцендорф полагал, что без помощи со стороны Германии нельзя идти на риск войны. На этом первом этапе кризиса вопрос о войне и мире фактически решался в Берлине. Вильгельму II было послано личное письмо Франца-Иосифа и меморандум венского правительства по поводу балканской политики Австро-Венгрии. Эти документы повёз секретарь Берхтольда граф Гойос. В своём письме Франц-Иосиф допускал, что в сараевском деле «будет невозможно доказать соучастие сербского правительства. Тем не менее, — продолжал император,—по существу нельзя сомневаться, что политика сербского правительства направлена на объединение южного славянства и, следовательно, против владений габсбургского дома». И старый император приходил к заключению, что Сербия должна быть «устранена с Балкан в качестве политического фактора».
Австро-сербский конфликт не был новостью. Столкновений между Австрией и Сербией было немало в последние годы. Много раз мир висел на волоске, но войны удавалось избежать:
либо Россия из-за своей военной неподготовленности убеждала Сербию уступить, либо сама Германия, считая момент не подходящим, удерживала своего австрийского союзника.
На этот раз германское правительство считало положение благоприятным. В Берлине знали, что, с одной стороны, Россия ещё не готова к войне, а с другой, — что эта неподготовленность скоро отойдёт в область прошлого. «Вооружаясь изо всех сил в расчёте на войну, Россия не замышляет её в настоящий момент или, лучше сказать, сейчас она еще недостаточно подготовилась к ней». Если Россия и решится выступить на защиту Сербии, которая является главной опорой её политики на Балканах, то «она сейчас ещё далеко не готова в военном отношении и ещё не так сильна, как она предположительно будет через несколько лет». Так доносил своему правительству австро-венгерский посол в Берлине граф Сегени. Русская большая военная программа должна была завершиться только в 1917 г. Итак, если Россия не вмешается в австро-сербскую распрю, Австрия уничтожит Сербию; это будет серьёзным выигрышем для австро-германского блока. Если же Россия всё-таки решится воевать, то развернётся большая война в условиях, выгодных для Германии. Дальше эти условия грозят измениться в худшую сторону. Саксонский военный агент 2 июля 1914 г. также доносил из Берлина в Дрезден, что германское военное руководство стремится начать войну. «У меня создалось впечатление, что большой генеральный штаб считал бы желательным возникновение войны сейчас», — писал он.
5 июля 1914 г. Вильгельм II принял в Потсдамском дворце австрийского посла Сегени и дал ему ясный ответ: «не мешкать с этим выступлением» (против Сербии). Так передавал Сегени слова германского императора. «Позиция России будет во всяком случае враждебной, но он (кайзер) к этому уже давно подготовлен, и если даже дело дойдёт до войны между Австро-Венгрией и Россией, то мы можем быть уверены в том, что Германия с обычной своей союзнической верностью будет стоять на нашей стороне».
Сегени и Гойос встретились также с Бетманом и помощником статс-секретаря иностранных дел Циммерманом. Бетман заявил австрийцам, что в конфликте из-за Сербии Австрия «может с уверенностью рассчитывать на то, что Германия будет стоять за нею в качестве союзника и друга». Таким образом, Вильгельм II обеспечил победу военной партии в Вене, решающий шаг к мировой войне был сделан.
Одобрив план австрийской расправы с Сербией, Вильгельм II тут же вызвал к себе в Потсдам представителей военного и морского командования. Он предупредил их о вероятности войны. В ответ ему было заявлено, что всё готово. «Мне нечего было делать после этой аудиенции, — сообщает генерал-квартирмейстер германского генерального штаба, — План мобилизации был закончен 31 марта 1914 г. Как всегда, армия была готова».
Написавший эти строки генерал не хвастался понапрасну. Летом 1914 г. Германия превосходила своей военной подготовкой и царскую Россию и Францию. Это превосходство относилось к быстроте мобилизации, точности работы железных дорог, обилию офицерских кадров, предварительной подготовке широкого боевого использования резервных формирований, к насыщенности армии артиллерией, в особенности к наличию полевой тяжёлой артиллерии.
После потсдамских бесед были приняты меры довольно примитивной дипломатической маскировки: руководящие германские политики отправились отдыхать, как будто на международной арене ничего чрезвычайного не происходило. Официозная пресса получила задание — заметки об австро-сербских отношениях редактировать «нарочито мягко». Так гласила директива, данная в середине июля ведомством иностранных дел газете «Norddeutsche Allgemeine Zeitung». «Высоко официозный орган, — писал Ягов об этой директиве, — не должен преждевременно бить тревогу».
7 июля 1914 г., по получении ответа из Берлина, в Вене состоялось заседание Совета министров. «Все присутствующие, — гласит протокол этого совещания, — за исключением королевского венгерского председателя Совета министров (Тиссы), придерживаются мнения, что чисто дипломатический успех, даже в том случае, если бы он закончился полнейшим унижением Сербии, не имел бы ценности. Поэтому нужно предъявить к Сербии настолько радикальные требования, чтобы можно было заранее предвидеть их отклонение, дабы приступить к радикальному же разрешению вопроса путём военного вмешательства».
Однако в Вене к делу приступили не сразу. Пока Тисса возражал против войны, начинать её было немыслимо. Нельзя было воевать, когда глава правительства одной из двух составных частей государства заявлял, что он на это не согласен. Позиция Тиссы объяснялась тем, что в случае победы он опасался аннексии славянских областей, замены австро-венгерского дуализма австро-венгерско-славянскпм триализмом и умаления роли Венгрии, В случае поражения он ждал гибели старой Габсбургской монархии. Лишь с большим трудом сторонникам войны удалось переубедить графа Тиссу. Когда этого достигли, наступила уже середина июля.
Эти проволочки вызывали недовольство в Берлине. Оттуда торопили, опасаясь, как бы Австро-Венгрия не стала бить отбой. Вильгельму казалось, что «дело тянется слишком долго». На донесении германского посла в Вене, что Берхтольд ломает себе голову над тем, какие требования предъявить сербам, Вильгельм сделал следующую пометку: «Очистить санджак! Тогда немедленно последует свалка!» — такого рода советы летели в Вену.
Пока австро-венгерское правительство раздумывало над выступлением против Сербии, дипломатия держав Антанты не теряла времени даром. Наиболее сложной была дипломатическая игра английского правительства.

[LeGioner]

29 июня 1914 г. министр иностранных дел Британии Эдуард Грей публично выразил в Парламенте сочувствие горю императора Франца-Иосифа. Это было актом вежливости. Дальше, в первые дни после сараевского убийства, Грей не предпринимал почти ничего. Он только собирал информацию...
6 июля 1914 г., на другой день после свидания Вильгельма с Сегени в Потсдаме, Грей виделся с германским послом князем Лихновским. Посол сообщил Грею о глубоком удовлетворении, которое испытывает император Вильгельм по поводу визита английской эскадры в Кильскую гавань. Поговорив немного о пустяках, Лихновский принялся зондировать Грея насчёт позиции, которую займёт Англия в надвигающихся международных осложнениях. С этой целью он заявил Грею, что австрийцы собираются предпринять выступление против Сербии. «Они, конечно, при этом не думают захватить какую-либо территорию?» — спросил Лихновского Грей. ЛИХНОВСКИЙ заверил, будто цель Австрии заключается вовсе не в территориальных аннексиях. Затем он довольно откровенно разъяснил позицию Германии. Если Германия откажет Австрии в помощи, Австрия будет недовольна. Если она поддержит Австрию, — возможны серьёзные осложнения с Россией. Посла особенно беспокоило, что если между Англией и Россией ведутся какие-то переговоры о морской конвенции, это может поощрить Россию на сопротивление Австрии. Грей убеждал Лихновского в миролюбии России. Если же осложнения всё-таки надвинутся, то он обещал сделать всё, чтобы «предотвратить грозу». Грей подтвердил предположение, высказанное Лихновским, что Англия «не может допустить уничтожения Франции». Дальше этого Грей не пошёл .
Через два дня, 8 июля, Грей беседовал с русским послом Бенкендорфом. Он обрисовал ему всю серьёзность положения, Когда Бенкендорф попробовал изобразить ситуацию в менее тревожном свете, Грей возражал. Он настаивал на вероятности австрийского выступления и всячески подчёркивал враждебность Германии к России.
9 июля состоялась новая встреча Грея с Лихновским, вторая после убийства эрцгерцога. Английский министр снова говорил о миролюбивом настроении России и заверил, что Англия, не связанная с Россией и Францией какими-либо союзными обязательствами, располагает полной свободой действий. Германский посол старался узнать, согласится ли Англия в случае австро-сербского конфликта оказать умиротворяющее воздействие на Петербург. «Я сказал, — сообщает Грей, — что если австрийские меры в отношении Сербии будут проведены в определённых рамках, то будет, конечно, сравнительно легко склонить Петербург к терпимости». Австрия не должна, однако, преступать определённый предел. Иначе славянские симпатии могут побудить Россию обратиться к Австрии с чем-либо вроде ультиматума .Грей снова заверил Лихновского, что сделает «всё возможное, чтобы предотвратить войну между великими державами».
Любопытно, что если в беседах с Бенкендорфом Грей выдерживал пессимистический тон, то в те же дни, при встречах с Лихновским, он был уже оптимистом. Лихновский сообщал в Берлин, что Грей «был настроен весьма уверенно и в бодром тоне заявил, что не имеет оснований оценивать положение пессими-стически». Накануне же царскому послу Бенкендорфу тот же Грей говорил, что «известия, получаемые им из Вены, ему не нравятся». «Я ответил, — сообщал Бенкендорф, — что если Австрия попытается использовать содеянное убийство, общественное мнение в России не останется равнодушным». «Вот почему,—сказал Грей,—положение мне представляется очень серьёзным». "Его впечатления относительно намерений Берлина,— заключал Бенкендорф, — почерпнутые из многих источников, являются в общем не особенно благоприятными».
Достойно внимания, что, предупреждая Петербург, Грей не сделал предостерегающего заявления в Берлине. Он не попытался осадить германских империалистов, хотя и видел, что они берут курс на войну. Почему он не повторил опыта 1911 и 1912 гг.? Быть может, Грей боялся «пацифистского» крыла кабинета, которое подняло бы шум по поводу угроз по адресу Германии ? Возможно, что именно эти соображения заставили его медлить с предостережением по адресу Берлина. Во всяком случае, каковы бы ни были мотивы Грея, избранная им линия поведения отнюдь не способствовала сохранению мира. Напротив, политика Грея поощряла немецкую агрессию.
Впрочем, с английской точки зрения, момент для войны был не так уж неблагоприятен. «Ни разу в течение трёх последних летмыне были так хорошо подготовлены», —заявляет Черчилль, занимавший в кабинете Асквита пост первого лорда адмиралтейства. Во всяком случае на море Англия была ещё несравненно сильнее Германии.
Незадолго до вручения австрийского ультиматума Сербии Грей отклонил предложение Сазонова, чтобы Россия, Англия и Франция коллективно воздействовали на венское правительство. 23 июля, в день вручения ультиматума, в первый раз за всё время кризиса, английский министр встретился с австрийским послом. В Лондоне довольно хорошо знали, какой провокационный документ заготовили австрийцы для Сербии. Накануне вручения ультиматума, 22 июля, «Times» довольно точно изложил его содержание. Конечно, не хуже редакции газеты знал его и Грей. Да и Менсдорф сообщил Грею основные пункты австрийской ноты. И тем не менее при встрече с графом Менсдорфом Грей удовольствовался сожалением, что предъявляется нота с ограниченным сроком для ответа; он отказался обсуждать её по существу, пока не увидит документ воочию. Затем он стал распространяться об ущербе, который нанесёт торговле война между четырьмя великими державами: Россией, Австрией, Францией и Германией. О возможности участия пятой державы, Англии, Грей не обмолвился ни словом. Донесение о беседе с Греем Менсдорф заключал следующими словами: «Он был хладнокровен и объективен, как обычно, настроен дружественно и не без симпатии по отношению к нам» .

[LeGioner]

В первые дни после убийства эрцгерцога в Петербурге царило безмятежное спокойствие. Русская дипломатическая машина продолжала работать обычным своим ходом. От посла в Вене поступили успокоительные сообщения, и в министерстве были заняты такими предметами, как вопрос о 4-процентном повышении турецких пошлин, о предоставлении России места в Совете оттоманского государственного долга, о займе для Монголии и т. п. Первый сигнал тревоги пришёл в Петербург от Бенкендорфа из Лондона. Затем итальянское посольство информировало Петербург об угрожающей позиции своих союзников-австрийцев. 20 июля в Россию приехал Пуанкаре. Он заверил, что в случае войны с Германией Франция выполнит свои союзнические обязательства. Царское правительство решило на этот раз не отступать перед опасностью войны, как оно трижды делало это прежде: в 1909, 1912 и 1913 гг.
Между тем в Вене было решено с вручением ультиматума обождать, пока президент Французской республики не покинет русской столицы. Венские политики полагали, что без личного воздействия Пуанкаре царь и его министры легче примирятся с австрийским ультиматумом и, быть может, позволят Австро-Венгрии без помехи расправиться с Сербией. Дождавшись отъезда Пуанкаре из Петербурга, венское правительство поручило своему посланнику в Белграде передать 23 июля сербскому правительству ультиматум с 48-часовым сроком.
Ультиматум начинался с указания на попустительство со стороны сербского правительства антиавстрийскому движению и даже террористическим актам, вопреки обязательству, принятому Сербией в 1909 г. после аннексии Боснии. «Из показаний и признаний виновников преступного покушения 28 июня явствует, — гласил ультиматум, — что сараевское убийство было подготовлено в Белграде, что оружие и взрывчатые вещества, которыми были снабжены убийцы, были доставлены им сербскими офицерами и чиновниками... и что, наконец, переезд преступников с оружием в Боснию был организован и осуществлён начальствующими лицами сербской пограничной службы». Ввиду этого Австро-Венгрия требовала торжественного публичного осуждения сербским правительством всякой пропаганды и агитации против Австрии в официальном органе и особо — в приказе короля по армии. Далее следовали 10 требований более конкретного характера. В числе их были следующие: недопущение враждебной Австро-Венгрии пропаганды в сербской печати; закрытие антиавстрийских организаций; увольнение офицеров, чиновников и учителей, замешанных в антиавстрийской деятельности и пропаганде, причём списки этих лиц составлялись австро-венгерским правительством; устранение из школьного обучения всех элементов антиавстрийской пропаганды; участие австрийских властей в подавлении антиавстрийского движения на территории Сербии и в частности в следствии по сараевскому делу; строгое наказание лиц, замешанных в сараевском убийстве.
Вручая ноту, австро-венгерский посланник барон Гкзль заявил, что, если в установленный срок нота не будет принята целиком, он потребует свои паспорта. Сербское правительство тотчас же обратилось к России с просьбой о защите; оно заявляло, что ни одно правительство не может принять эти требования, которые равносильны отказу от суверенитета.
24 июля, утром, Сазонов срочно прибыл в Петербург из Царского Села. Ему сразу же подали свежую телеграмму из Белграда с сообщением об ультиматуме. Прочитав её, он воскликнул:
«Это европейская война!» В тот же день состоялось заседание Совета министров. Совет решил предложить Сербии, если она своими силами не сможет защищаться, не оказывать сопротивления, но заявить, что она уступает силе и вручает свою судьбу великим державам. Далее, было решено, «в зависимости от хода дел», объявить мобилизацию четырёх военных округов. После заседания Сазонов дал сербскому посланнику совет отвести войска и рекомендовал проявить всяческую умеренность в ответе на австрийскую ноту. Наоборот, с германским послом Сазонов говорил весьма твёрдым тоном. Если он рассчитывал этим побудить Германию воздействовать на Австрию, то он ошибся: в Берлине были готовы идти не только на локализованную австро-сербскую войну, но и на вооружённую борьбу с Россией и Францией. Вильгельм II всецело одобрял текст австрийского ультиматума. «Браво, — заметил он по поводу „энергичного тона" этого документа. — Признаться, от венцев этого уже не ожидали».
25-го, в назначенный срок, сербский премьер Пашич привёз барону Гизлю ответ сербского правительства. Сербская нота была составлена весьма дипломатично. Сербия не отклоняла наотрез провокационных требований Вены. Хотя и с оговорками, она принимала девять пунктов австрийского ультиматума. Только на одно Сербия отказывалась дать своё согласие: она не желала допустить австрийских представителей к расследованию заговора на жизнь эрцгерцога, считая, что это «было бы нарушением конституции и закона об уголовном судопроизводстве». Барон Гизль бегло просмотрел ответ. Убедившись, что сербы чего-то не принимают, он немедленно затребовал паспорта. В тот же вечер австро-венгерская миссия покинула Белград; оказалось, что Гизль заранее приказал упаковать архивы и прочее имущество.
25 июля Сазонов обратился к Грею с просьбой «ясно и твердо» осудить перед австрийцами их политику. «К сожалению, — писал он Бенкендорфу, — по имеющимся сведениям, Австрия накануне своего выступления в Белграде считала себя вправе надеяться, что её требования не встретят возражений со стороны Англии; этим расчётом до известной степени и было обусловлено её решение». Аналогичная просьба поступила в Лондон и со стороны французского правительства.

[LeGioner]

24 июля австрийский посол в Лондоне Менсдорф привёз Грею копию ультиматума. Грей выразил отчаяние. Он заявил, что это «самый страшный документ из всех когда-либо порождённых дипломатией». В тот же день, 24 июля, Грей принял и Лихновского. Он заявил ему, что, пока дело идёт о локализованном столкновении между Австрией и Сербией, его, сэра Эдуарда Грея, это не касается. Иначе обстоял бы вопрос, если бы общественное мнение России заставило русское правительство выступить против Австрии. «В случае вступления Австрии на сербскую территорию, — продолжал Грей, — опасность европейской войны надвинется вплотную». «Всех последствий подобной войны четырёх держав, — Грей определённо подчеркнул число четыре, подразумева Россию, Австро-Венгрию, Германию и Францию, — совершенно нельзя предвидеть». Затем Грей пустился в рассуждения об обнищании и истощении, которое вызовет война, о возможности революционного взрыва и об ущербе, грозящем мировой торговле. Что в войну может вмешаться пятая великая держава, Англия, об этом Грей снова не упомянул ни словом.
Наконец, 26 июля король Георг V беседовал с братом кайзера принцем Генрихом Прусским. «Отдавая себе совершенно ясный отчёт в серьёзности настоящего положения, — сообщал принц, — король уверял меня, что он и его правительство ничего не упустят для того, чтобы локализовать войну между Сербией и Австрией». «Он сказал дальше, — продолжает Генрих, — дословно следующее: „Мы приложим все усилия, чтобы не быть вовлечёнными в войну и остаться нейтральными". Я убеждён в том, что эти слова были сказаны всерьёз, как и в том, что Англия сначала действительно останется нейтральной. Но сможет ли она остаться нейтральной долго, об этом, — заключал принц, — я не могу судить» . Впрочем, длительного нейтралитета Англии для Берлина и не требовалось. Германская дипломатия исходила из планов своего генштаба, а так называемый план Шлиффена, как известно, предполагал, что разгром Франции произойдёт в течение нескольких недель. Следовательно, даже кратковременный нейтралитет Англии представлялся уже достаточным для целей германского империализма.
25 июля Бенкендорф в упомянутом донесении сообщал в Петербург о своих впечатлениях от позиции английской дипломатии. «Хотя я не могу представить вам, — писал он Сазонову, — никакого формального заверения в военном сотрудничестве Англии, я не наблюдал ни одного симптома ни со стороны Грея, ни со стороны короля, ни со стороны кого-либо из лиц, пользующихся влиянием, указывающего на то, что Англия серьёзно считается с возможностью остаться нейтральной. Мои наблюдения приводят к определённому впечатлению обратного порядка». Очевидно, не связывая себя окончательно, английская дипломатия стремилась внушить смелость России и Франции.
Грей предлагал через Лихновского, чтобы Германия воздействовала на Вену в духе умеренности. Он настаивал, чтобы Австро-Венгрия удовлетворилась сербским ответом на австрийский ультиматум. Но Грей не говорил немцам напрямик, что Англия будет воевать против Германии. Правда, Лихновский уже 27 июля почувствовал, что, невидимому, дело обстоит именно так . Быть может, получив телеграмму Лихновского 28-го, это почуял и кайзер. Всё же с Берлином Грею следовало говорить более твёрдым и ясным языком: тогда, быть может, ещё были бы шансы, что поджигатели войны образумятся. Грей предложил организовать посредничество четырёх держав (Англии, Франции, Германии и Италии) для обсуждения способов разрешения кризиса. Мотивы, которыми при этом руководствовалось Министерство иностранных дел, раскрывает в своих мемуарах сам Грей. Он полагал, что обсуждение создавшейся обстановки за зелёным столом даёт некоторый шанс спасти мир. Но если бы это и не удалось, то и тогда конференция не принесла бы вреда Антанте. «Я полагал, — пишет он, — что германские приготовления к войне были продвинуты много дальше, нежели приготовления России и Франции;
конференция дала бы возможность этим двум державам подготовиться и изменить ситуацию к невыгоде для Германии, которая сейчас имеет явное преимущество». Германское правительство без церемоний отвергло предложения Грея.
28 июля австро-венгерское правительство по телеграфу послало сербскому правительству объявление войны и начало военные действия. В Петербурге и Париже настойчиво требоали, чтобы Англия, наконец, определила свою позицию. В ночь с 28 на 29 июля, по приказу адмиралтейства, британский флот вышел из Портленда и, с потушенными огнями пройдя канал, направился на свою боевую базу в Скапа-Флоу.
29 июля Грей встретился с Лихновским дважды. Во время первой беседы он не сказал послу ничего существенного. Он лишь продолжал говорить о посредничестве четырёх держав. Через некоторое время Грей известил Лихновского, что хотел бы его повидать ещё раз. Министр встретил посла словами: «Положение всё более обостряется». Затем он заявил Лих-новскому, что вынужден в дружественном и частном порядке сделать ему некоторое сообщение. Тут Грей, наконец, впервые изложил германскому послу свою истинную позицию. «Британское правительство, — сказал министр, — желает и впредь поддержать прежнюю дружбу с Германией и может остаться в стороне до тех пор, пока конфликт ограничивается Австрией и Россией. Но, если бы в него втянулись мы и Франция, положение тотчас бы изменилось, и британское правительство, при известных условиях, было бы вынуждено принять срочные решения. В этом случае нельзя было бы долго оставаться в стороне и выжидать». Заявление Грея произвело в Берлине потрясающее впечатление. Чувства германской дипломатии, вызванные этой телеграммой Лихновского, выразила колоритная заметка кайзера, «Англия открывает свои карты, — писал Вильгельм,— в момент, когда она сочла, что мы загнаны в тупик и находимся в безвыходном положении! Низкая торгашеская сволочь старалась обманывать нас обедами и речами. Грубым обманом являются адресованные мне слова короля в разговоре с Генрихом: „Мы останемся нейтральными и постараемся держаться в стороне сколь возможно дольше"». Грей «определённо знает, — продолжал кайзер, — что стоит ему только произнести одно серьёзное предостерегающее слово в Париже и в Петербурге и порекомендовать им нейтралитет, и оба тотчас же притихнут. Но он остерегается вымолвить это слово и вместо этого угрожает нам! Мерзкий сукин сын!» — так неистовствовал взбешённый Вильгельм II.
В эти же дни Берлину стало известно, что Италия не собирается воевать на стороне своих союзников. Итальянская дипломатия высказывала обиду, что Австрия не посоветовалась с ней по поводу выступления, предпринимаемого против Сербии, как того требовал один из пунктов Тройственного союза.
Все эти известия подействовали на германское правительство, как холодный душ. Давно ли в Берлине досадовали на колебания Вены? Давно ли там возмущались медлительностью австрийцев в предъявлении ультиматума? Картина разом изменилась: в Берлине были близки к панике. В 3 часа ночи с 29 на 30 июля, несмотря на поздний час, предупреждения Грея были переданы в Вену. Ещё раньше, 28 июля, когда кайзер осмыслил позицию Италии, австрийцев начали уговаривать удовольствоваться занятием Белграда как залогом и принять посредничество, предложенное Греем. В течение всего дня 30 июля Берлин бомбардировал Вену телеграммами. Однако венское правительство отклонило немецкие предложения. Единственно чего удалось добиться германской дипломатии — это того, чтобы Вена облекла ответ Грею в вежливые формы.

[LeGioner]

Стратегические планы Германии строились в расчёте на молниеносный разгром Франции, облегчаемый медленностью мобилизации и сосредоточения русской армии, завершение которых требовало свыше 40 дней. До истечения этого времени Россия, по немецким предположениям, не могла оказать своей союзнице действенной помощи. Покончив с Францией, предполагалось бросить все силы на Россию и, таким образом, разгромить противников порознь. Каждый лишний день русских военных приготовлений рассматривался как чрезвычайно важный для Германии. Ясно было, .что Германия должна была во что бы то ни стало задержать русские мобилизационные мероприятия.
Решив поддержать Сербию, русское- правительство всё же чувствовало себя неуверенно. Это и неудивительно. Реорганизация русских вооружённых сил ещё далеко не была закончена, а позиция Англии оставалась не вполне ясной. Сазонов нервничал. То он предлагал, чтобы державы коллективно побудили Австрию продлить Сербии срок для ответа, то настаивал, чтобы Англия и Италия взяли на себя посредничество в австро-сербском конфликте. Наконец, 28 июля царь обратился к Вильгельму с просьбой успокоить Австрию. Всё было бесполезно. Война надвигалась неотвратимо, ибо этого хотели немцы. Тогда русское правительство решило, что надо возможно скорее мобилизоваться.
Германская дипломатия попыталась оттянуть русские военные приготовления. Вильгельм II в тот же день, 28 июля, поздно вечером послал Николаю II телеграмму, в которой обещал воздействовать на Вену. 29 июля германский посол Пурталес пришел к Сазонову и прочёл ему телеграмму Бетмана; тот требовал, чтобы Россия прекратила всякие военные приготовления, иначе Германии придётся объявить мобилизацию, а это может легко привести к войне. «Теперь у меня нет больше сомнений относительно истинных причин австрийской непримиримости», — бросил Сазонов Пурталесу, выслушав телеграмму канцлера. «Я всеми силами протестую, г. министр, против этого оскорбительного утверждения», — вскричал Пурталес. Собеседники расстались весьма холодно. Так гласит запись их беседы, сделанная в русском Министерстве иностранных дел.
В тот же день, 29 июля, пo настоянию начальника генерального штаба Янушкевича, Николай II подписал указ о всеобщей мобилизации. Вечером начальник мобилизационного отдела генерального штаба генерал Добророльский прибыя в здание петербургского главного телеграфа и лично привёз туда текст указа о мобилизации для сообщения во все концы империи. Оставалось буквально несколько минут до того, как аппараты должны были начать передачу телеграммы. И вдруг Добророльскому было передано распоряжение царя приостановить передачу указа. Оказалось, царь получил новую телеграмму Вильгельма. В своей телеграмме кайзер опять заверял, что будет стараться достигнуть соглашения между Россией и Австрией, и просил царя не затруднять ему этого военными приготовлениями. Ознакомившись с телеграммой, Николай сообщил Сухомлинову, что отменяет указ о всеобщей мобилизации. Царь решил ограничиться частичной мобилизацией, направленной только против Австрии.
Сазонов, Янушкевич и Сухомлинов были крайне обеспокоены тем, что Николай поддался влиянию Вильгельма. Они боялись, что Германия опередит Россию в сосредоточении и развёртывании армнн. Они встретились 30 июля утром и решили попытаться переубедить царя. Янушкевич и Сухомлинов попробовали было сделать это по телефону. Однако Николай сухо объявил Янушкевичу, что прекращает раз-Товор. Генерал успел всё же сообщить царю, что в комнате присутствует Сазонов, который тоже хотел бы сказать ему несколько слов. Помолчав немного, царь согласился выслушать министра. Сазонов попросил аудиенции для неотложного доклада. Николай снова помолчал, а затем предложил приехать к нему в 3 часа. Сазонов условился со своими собеседниками, что если он убедит царя, то тотчас из Петергофского дворца позвонит Янушкевичу, а тот отдаст приказ на главный телеграф дежурному офицеру для сообщения указа во все военные округа.
"После этого, — заявил Янушкевич, — я уйду из дома, сломаю телефон, вообще сделаю так, чтобы меня уже нельзя было разыскать для новой отмены общей мобилизации».
В течение почти целого часа Сазонов доказывал Николаю, что война всё равно неизбежна, так как Германия к ней стремится, и что при этих условиях мешкать со всеобщей мобилизацией крайне опасно. В конце концов Николай согласился. Он обычно соглашался с тем, кто говорил с ним последний. Из вестибюля Сазонов позвонил Янушкевичу и сообщил о полученной санкции царя. «Теперь вы можете сломать свой телефон», — добавил он. В 5 часов вечера 30 июля застучали все аппараты главного петербургского телеграфа. Они разослали по всем военным округам указ царя о всеобщей мобилизации, 31 июля, утром, он стал достоянием гласности.
В полночь 31 июля германский посол явился к Сазонову с сообщением, что если 1 августа к 12 часам дня Россия не демобилизуется, то Германия тоже объявит мобилизацию. Сазонов спросил, означает ли это войну. «Нет, — ответил Пурталес, — но мы к ней чрезвычайно близки». Россия не приостановила мобилизационных мероприятий. В тот же день, 1 августа, и Германия приступила к всеобщей мобилизации.

[LeGioner]

1 августа, вечером, германский посол снова пришёл к Сазонову. Он спросил, намерено ли русское правительство дать благоприятный ответ на вчерашнюю ноту о прекращении мобилизации. Сазонов ответил отрицательно. Граф Пурталес выказывал признаки всё возрастающего волнения. Он вынул из кармана сложенную бумагу и ещё раз повторил свой вопрос. Сазонов снова ответил отказом. Пурталес в третий раз задал тот же самый вопрос. «Я не могу дать вам иной ответ», — снова повторил Сазонов. «В таком случае, — произнёс Пурталес, задыхаясь от волнения, — я должен вручить вам эту ноту». С этими словами он передал Сазонову бумагу. Это была нота, или, точнее, целых две ноты, с объявлением войны. Бетман прислал два варианта объявления войны, в зависимости от возможных вариантов ответа Сазонова, а Пурталес, разволновавшись, отдал Сазонову оба документа зараз.
Началась русско-германская война.

[Рус-Лох]

Нот было действительно две.
Одна - с объявлением войны (это на тот случай если Россия отклонит требование об отмене мобилизации), а вторая - с выражением признательности по поводу взвешенной позиции в урегулировании кризиса (если согласится на отмену мобилизации).
Поэтому когда Пурталес ушел в русском МИДе сперва долго чесали в затылке - думали, что это какой-то хитрый дипломатический кунштюк.
Но потом Пурталес позвонил - и все разъяснилось.

Учите матчасть.