Василий писал(а):Нет, на этот раз дело не в календарях.
Я думаю, достаточно знать, что записал Антонио Пигафетта, спутник Магеллана и Элькано, по поводу прибытия в Санлукар и мы будем знать точную дату. А потом уже можно будет строить версии по поводу расхождений в датах.
Вот, интересный фрагмент, о дневнике Пигафетта:
Тем временем посланный дель Кано гонец принес в вальядолидский замок весть о благополучном возвращении «Виктории». Император Карл только что вернулся из Германии, один за другим он переживает два великих момента мировой истории. На сейме в Вормсе он воочию видел, как Лютер решительным ударом навеки разрушил духовное единство церкви; здесь он узнает, что одновременно другой человек перевернул представление о Вселенной и ценой жизни доказал пространственное единство морей. В нетерпении узнать подробности славного деяния — ибо он лично содействовал его осуществлению, и это, быть может, величайшее и долговечнейшее торжество, выпавшее ему на долю,— император в тот же день, 13 сентября, посылает дель Кано приказ как можно скорее явиться ко двору с двумя наиболее испытанными и разумными людьми из числа своих спутников (los más cuerdos у de mejor razón) и представить ему все относящиеся к плаванию бумаги.
Те двое, кого Себастиан дель Кано взял с собой в Вальядолид — Пигафетта и кормчий Альваро,— по-видимому, действительно были наиболее испытанными из всех; менее безупречным представляется поведение дель Кано касательно второго изъявленного императором желания — передачи всех касающихся плавания документов. Здесь его образ действий внушает некоторые подозрения, ибо ни одной строчки, писанной рукой Магеллана, не вручил он монарху (единственный писанный Магелланом документ уцелел лишь потому, что вместе с «Тринидадом» попал в руки португальцев). Вряд ли можно усомниться в том, что Магеллан, человек исключительной точности и фанатик долга, сознававший всю важность своего дела, вел регулярный дневник; только рука завистника могла тайно его уничтожить. По всей вероятности, все те, кто восстал в пути против своего начальника, сочли слишком опасным, чтобы император получил беспристрастные сведения об их неблаговидных действиях; вот почему каким-то таинственным образом после смерти Магеллана исчезает все до единой строчки, что было написано его рукой. Не менее странно и исчезновение объемистых записок Пигафетты, им самим в подлиннике врученных императору при этой аудиенции. («Fra le altre cose li detti uno libro, seritto di mia mano, de tutte le cose passate de giorno in giorno nel viaggio nostro» - «Среди других предметов я вручил ему писанную моей рукой книгу, изложение всего того, что происходило день за днем во время нашего путешествия»). Эти подлинные записки никоим образом нельзя отождествлять с дошедшим до нас позднее возникшим описанием путешествия, которое, несомненно, является лишь кратким сводом извлечений из них; то, что мы здесь имеем дело с двумя различными трудами, подтверждается донесением мантуанского посла, который 21 октября сообщает об изо дня в день ведущихся записях Пигафетты («Libro molto bello che de giorno in giorno li e scritto el viaggio e paese che hano ricercato» - «Отменно прекрасная книга, где день за днем описано путешествие и страны, кои они посетили»), чтобы три недели спустя обещать всего лишь краткое из них извлечение («Un breve estratto о sommario del libro che hano portato quelli de le Indie» - «Краткое изложение книги или извлечение из книги, представленной прибывшими из Индии людьми»), то есть именно то, что в настоящее время известно под названием путевых записок Пигафетты, лишь скудно восполняемых заметками кормчих, а также сообщениями Петра Ангьерского и Максимилиана Трансильвануса. Мы можем только строить догадки о причинах, вызвавших бесследное исчезновение собственноручных записей Пигафетты; очевидно, задним числом, с целью придать больший блеск торжеству басконского дворянина дель Кано, было сочтено за благо как можно меньше распространяться о противодействии, оказанном испанскими офицерами португальцу Магеллану. Здесь, как это часто бывает в истории, национальное тщеславие взяло верх над справедливостью.
Это сознательное умаление Магеллана, видимо, сильно огорчало верного Пигафетту. Он чувствует, что заслуги взвешиваются здесь фальшивыми гирями. Ведь мир всегда награждает лишь завершителя, того, кому выпало счастье довести великое дело до конца, и забывает всех тех, кто своим духом и кровью сделал этот подвиг возможным, мыслимым. Но на сей раз присуждение наград особенно несправедливо и возмутительно. Всю славу, все почести, все милости пожинает именно тот, кто в решающую минуту пытался помешать Магеллану совершить его подвиг, недавний предатель Магеллана — Себастиан дель Кано. Ранее совершенное им преступление (из-за которого он, в сущности говоря, и решил укрыться во флотилии Магеллана)— продажа корабля иностранцу — торжественно объявляется искупленным; ему пожалована пожизненная годовая пенсия в пятьсот золотых дукатов. Император возводит его в рыцари и присваивает ему герб, символически увековечивающий дель Кано как свершителя бессмертного подвига. Две скрещенные палочки корицы, обрамленные мускатными орехами и гвоздикой, заполняют внутреннее поле; их венчает шлем, над которым высится земной шар с гордой надписью «Primus circumdedisti mе»— «Ты первый объехал вокруг меня». Но еще более чудовищной становится несправедливость, когда награды удостаивается и Иштеван Гомиш — тот, кто дезертировал в самом Магеллановом проливе, кто на суде в Севилье показал, будто найден был не пролив, а всего лишь открытая бухта. Да, именно он, Иштеван Гомиш, столь нагло отрицавший сделанное Магелланом открытие, получает дворянство за ту заслугу, что он «в качестве начальника и старшего кормчего открыл пролив». Вся слава, весь успех Магеллана волей злокозненной судьбы достаются именно тем, кто во время плавания всех ожесточеннее старался подорвать дело его жизни.
Пигафетта молчит и размышляет. Впервые этот ранее трогательно доверчивый, беззаветно преданный юноша начинает догадываться об извечной несправедливости, которой исполнен мир. Он бесшумно удаляется. «Me ne partii de li al meglio potei» (я уехал как можно скорее). Пусть придворные льстецы умышленно молчат о Магеллане, пусть те, кто не имеет на то права, протискиваются вперед и присваивают себе почести, причитающиеся Магеллану,— он знает, чьим замыслом, чьим творением, чьей заслугой является это бессмертное деяние. Здесь, при дворе, он должен молчать, но во имя справедливости он дает себе слово прославить забытого героя перед лицом потомства. Ни единого раза не упоминает он в описании возвратного пути имени дель Кано; «мы плыли», «мы решили», пишет он всюду, чтобы дать понять, что дель Кано сделал не более остальных. Пусть двор осыпает милостями того, кому случайно выпала удача, подлинной славы достоин лишь Магеллан — тот, кому уже нельзя воздать достойных его почестей. С бескорыстной преданностью Пигафетта становится на сторону побежденного и красноречиво защищает права того, кто умолк навеки. «Я надеюсь,— пишет он, обращаясь к магистру Родосского ордена, которому посвящена его книга,— что слава столь благородного капитана уже никогда не угаснет. Среди множества добродетелей, его украшавших, особенно примечательно то, что он был неизменно всех более стоек в величайших бедствиях. Более терпеливо, чем кто-либо, переносил он и голод. Во всем мире не было никого, кто мог бы превзойти его в знании карт и мореходства. Истинность сказанного явствует из того, что он совершил дело, которое никто до него не дерзнул ни задумать, ни предпринять».
Вы знали!