Перечитывая альманах «Казус» за 2004 год, наткнулся в статье А. Чудинова «Игра в слова» или Французская революция в восприятии юной провинциалки» на интересный пассаж. Думаю, что он заслуживает того, чтобы быть обнародованным на форуме для обсуждения хотя бы той причине, что он весьма созвучен гремевшей в прошлом месяце дискуссии относительно трактовки деятельности некоторых отечественных исторических личностей. И хотя приведенный отрывок относится к трактовке событий Великой Французской революции, тем не менее, без труда его можно приложить его и к анализу событий отечественной истории, к ее «священным коровам», которые, как и жена Цезаря, должны, по мнению некоторых участников форума, оставаться вне подозрений при любом раскладе событий! Однако есть ли такие «священные коровы» вообще и допустимо ли их существование?
Итак, цитата: «…В начале ХХ в. такой видный критик «классической» историографии, как О. Кошен, акцентировал внимание на радикальных различиях в дискурсе источников личного происхождения и официальных документов революционных властей. Историки «классического» направления, работавшие прежде всего с официальными источниками, считали революционный дискурс точным отражением действительности, а описанные им конфликты и противоречия вполне реальными. То есть указанные исследователи принимали на веру «рассказ» Революции о самой себе, видели ее такой, какой она сама хотела выглядеть…». Кошен полагал, что официальные источники дают только одну сторону медали, только часть правды, но не всю правду, и потому, не довольствуясь «официальщиной», искал иные подходы к освещению событий революции, привлекая не только «официоз», но и иные материалы, в т.ч. личного происхождения. В итоге «…умение самого Кошена заглянуть «за кулисы» революционной политики высоко оценивается специалистами по истории Французской революции даже сегодня, почти сто лет спустя после того, как были написаны его работы. Так, по мнению П. Генифе, «Кошен в высшей степени обладал качеством, которое редко даруется историкам <…>, а именно – ярко выраженным интересом к худшей стороне вещей, к тому, что никто не хочет признавать добровольно признавать, особенно когда речь идет о режиме, основанном на великих принципах». Впрочем, изменить господствующую тенденцию ни тогда, ни позже так и не удалось, и в «классической» историографии до сих пор преобладает стремление интерпретировать Революцию в понятиях собственного революционного дискурса…».