упоминание это свидетельствует о том, что в отличие от некоторых своих современников Пушкин видел в Ходаковском не самоучку и не чудака, а ученого, мнение которого о знаменитой поэме он считал значительным.
Лемурий, догадываюсь, что Вы никогда не согласитесь с моим мнением (согласным с современниками Пушкина), что Ходаковский был чудак и враль (и работал на русскую разведку) и его завиральные идеи с трудом терпели знакомые (см. статью Приймы). Потому что, если признать его неавторитетным экспертом, то свидетельство остальных также ставятся под сомнение. Отсюда недалеко до вывода о подделке Слова, и, следовательно, все наши изыскания (и Ваша книга) летят коту под хвост.
Однако это - очень поверхностный взгляд на статью Пушкина. Предлагаю внимательнее присмотреться к целому абзацу, копнуть биографии тех, кто там перечислен, и посмотреть, почему Пушкин поместил их в один ряд.
Некоторые писатели усумнились в подлинности древнего памятника нашей поэзии и возбудили жаркие возражения. Счастливая подделка может ввести в заблуждение людей незнающих, но не может укрыться от взоров истинного знатока. Вальполь не вдался в обман, когда Чаттертон прислал ему стихотворения старого монаха Rowley. Джонсон тотчас уличил Макферсона. Но ни Карамзин, ни Ермолаев, ни А.X. Востоков, ни Ходаковский никогда не усумнились в подлинности «Песни о полку Игореве». Великий скептик Шлецер, не видав «Песни о полку Игореве», сомневался в ее подлинности, но, прочитав, объявил решительно, что он полагает ее подлинно древним произведением и не почел даже за нужное приводить тому доказательства; так очевидна казалась ему истина!
Я утверждаю на основании писем Карамзина к друзьям, на сравнении двух его произведений - Записки 1811 г (синопсис будущей Истории государства Российского) и самой Истории государстства Российского, что Карамзин мог пойти на компромисс для того, чтобы создать литературу, "достойную русского народа". Сам тонкий ценитель поэтического слова, он рассматривал "Слово" как величайшее литературное произведение.
"К. был искренним почитателем «Слова», считая, что «сие произведение древности ознаменовано силою выражения, красотами языка живописного и смелыми уподоблениями, свойственными стихотворству юных народов»".
Совсем по другим мотивам мог свидетельствовать в пользу подлинности "Слова" Шлецер.
Шлецер не был поэтом, он был статистиком. Русский литературный язык не волновал его, зато его волновало тщеславие и вопрос собственной правоты.
Шлецер "особенно резко выступил он против искажения истории с патриотической целью. «Первый закон истории — не говорить ничего ложного. Лучше не знать, чем быть обманутым». В этом отношении Ш. пришлось вынести большую борьбу с Ломоносовым и другими приверженцами противоположного взгляда. Особенно резко их противоречие в вопросе о характере русской жизни на заре истории".
http://ru.wikisource.org/wiki/%D0%AD%D0%A1%D0%91%D0%95/%D0%A8%D0%BB%D0%B5%D1%86%D0%B5%D1%80,_%D0%90%D0%B2%D0%B3%D1%83%D1%81%D1%82_%D0%9B%D1%8E%D0%B4%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D0%BAТо есть, признавая Слово (где главный герой выглядит не слишком привлекательным, а скорее - антигероем, и его поступки - не составляют чести для русских) подлинным, Шлецер отстаивал свою точку зрения. Он выступал против школы Ломоносова, но при этом играл под дуду Екатерины.